ведь профессия космонавта -- дело особенное'. 'Можно, можно', -- засмеялся полковник. И я решительно заявил: 'Тогда пишите'. Ну а остальное сами знаете...
-- Знаем, знаем, -- засмеялся Костров, -- пот и соль вместе делим.
-- Так что же? -- тоном старшего распорядился Дремов. -- Теперь пойдем по солнечному кругу. Очередь за Сергеем Ивановичем.
Ножиков развел руками:
-- У меня, друзья, такого юмора, как у Андрея, не получится.
-- Давай без юмора, -- ободрил его Дремов.
-- Тогда и я с детства начну. Глаза закроешь -- Азовщина вспоминается. Наше Азовское море хотя и маленькое, но коварное. Отец мой на колхозном рыболовецком сейнере плавал рулевым. Помню этот черный сейнер с красными буквами на борту -- 'Ведьма'. Так его еще старик прасол назвал. Потом это название перечеркнули и уже в колхозе 'Красным вихрем' назвали. Такому возвышенному революционному прозвищу эта посудина, сами понимаете, мало соответствовала. Я первую ступень кончал, когда сейнер этот на берег не вернулся. Отца на пятый день выловили. Привезли в хату уже в гробу, большого, молчаливого, распухшего. Мать убивается, а мы с сестренкой к ней жмемся. Было это как раз перед войной. А в сорок втором я в летное училище подался. Очень уж на фронт хотелось. В марте сорок пятого окончил училище на материальной части Ил-2. Попали мы в боевой полк в конце апреля, а девятого мая война закончилась. Горевал я тогда в свои девятнадцать. Как же так -без меня победа над Гитлером одержана? И вдруг наш полк в полном составе на Дальний Восток направляют. Пока формировались, пока грузились, время прошло, и прибыли мы туда в самый разгар событий. Если перебрать в нашем отряде все личные дела космонавтов, то на всех нас записан всего один боевой вылет, и совершил его я.
-- Гордись, Сережа, -- тихо сказал Костров, -- хоть один, понюхавший пороха, среди нас да есть.
Ножиков мягко улыбнулся:
-- Но ведь я и не знаю, ребята, считать ли еще этот вылет боевым.
-- Это почему же?
-- А вот послушайте, как обстояло дело.
Ножиков отпил из стакана пива, заел воблой, которую очистил по-рыбацки -- в одно мгновение.
-- Было это в августе сорок пятого, когда с Японией шла война. Получили мы задание нанести удар по сосредоточению военных кораблей в бухте Косю. Бухточка, даже по карте видно, микроскопическая. Но чего ни бывает. Мог в ней и транспорт, и эсминец, а то и сторожевой корабль укрыться. Короче, взлетаем парой. Настроение возвышенное. Война на исходе, хочется и тебе свой пыл в боевые дела воплотить. Над сопками нас, как и положено, японские зенитки обстреляли. А перемахнули линию фронта -- и никакого сопротивления. Будто с аэродрома на аэродром в своем тылу перелетаем. Уже и низменность под плоскостями потянулась, и желтые заливы отмелей впереди в воду врезаются. А надо сказать, Японское море по внешности своей суровое, со свинцовым отливом, не наше Черное, что, как бриллиант сверкает и глаз твой радует. Вот мы и над целью. Действительно маленькая бухта под крылом, а у причалов черным- черно от судов. Сличаем карту с местностью: точно, Косю. У меня был ведущим веселый такой парень -- старший лейтенант Балацко. На западе семьдесят боевых вылетов совершил. 'Давай холостой заход!' -- командует. Мы до двухсот метров снизились. Мотор на моем 'иле' новый, как зверь, ревет. Море рябит, барашками набегает. Только что за загадка -- ни одного выстрела по нашим машинам с земли, ни одного разрыва в воздухе: ни справа, ни слева, ни спереди, ни сзади. Спрашиваю стрелка своего по СПУ: 'Зенитки бьют?' -'Нет', -- отвечает. У меня рука на секторе газа. Ставлю машину в вираж, чтобы получше рассмотреть цель, и вдруг -- матушки мои! -- да там же, у причалов, ни одного военного транспорта. Вся бухта забита жалкими рыбацкими посудинами. Только две мало-мальски приличные шхуны. А по берегу в черных робах людишки в панике бегают. Мужчин -- кот наплакал, больше -- женщины да дети. Верите ли, спрятаться негде -- берег ровный, песчаный. Бедные детишки на колени попадали и молятся своему самурайскому богу или кому там, может, самому японскому императору. И мысль у меня: неужели будем бомбить и открывать по ним огонь? Я даже похолодел, и сердце будто замерло под комбинезоном. Слышу по радио от Балацко: 'Еще один холостой заход'. Снова мы круг описываем, и я окончательно убеждаюсь, что в этой бухте одни рыбацкие челны. Даже сети для просушки, вытащенные на берег, вижу. И тогда, позабыв код, кричу по радио: 'Командир, там бабы да пацаны! Нельзя бомбить'. Балацко помолчал и через секунду коротко приказывает: 'Сам вижу. Разворачиваемся на обратный курс'. Прилетели мы на свой аэродром и садимся с подвешенными бомбами. Сами понимаете, ребята, посадка не из веселых. Зарулили, винты еще на малом газу хлопают, а техники уже по крыльям к нашим кабинам лезут. 'В чем дело, товарищ младший лейтенант? Заело?' -- мой спрашивает. 'Заело, -говорю. -- Только об этом 'заело' я самому командиру полка докладывать буду'. Подходим с Балацко к штабной землянке, а наш полковник уже на пороге стоит. Бывалый был рубака. Левая щека вся обожженная -- над Лозовой горел. Семью в оккупации потерял. Смотрит он на нас строго, ждет. Балацко вытянулся по команде 'Смирно' и докладывает по всем правилам: 'Товарищ командир, боевое задание выполнено. Бомбы не сброшены'. -- 'Это как же надо понимать, товарищ старший лейтенант?' Балацко замялся, но тут я не выдержал, вперед шагнул: 'А так, товарищ полковник, что вышестоящий штаб неверно нам указал расположение цели. В бухте Косю нет ни одного военного корабля. Там действительно скопление, но только рыбацких баркасов, женщин и детей'. 'И ты не бомбил?' -- спрашивает полковник. 'Никак нет, товарищ командир', -отвечаю. 'А ты знаешь, что положено за невыполнение боевого приказа?' -'Так точно, товарищ полковник, трибунал. Но у меня в кармане гимнастерки билет коммуниста, да и совесть человеческая под гимнастеркой тоже в наличии'. Положил полковник мне тогда руку на погон, в самые глаза глянул: 'Жалостливое сердце у тебя, Сережа. Это хорошо. С таким сердцем ты путящим человеком станешь. Значит, пожалели старух и детишек?' -- посмотрел он и на Балацко. 'Так точно, товарищ командир! -- гаркнул мой старший лейтенант: понял, что нагоняя уже не будет. -- Пожалели'. -- 'А вот наши союзники, господа американцы, не пожалели. Атомную бомбу час назад сбросили на Хиросиму'. Не успел он это сказать, бежит к нам от машины-радиостанции начальник штаба майор Синенко, полный такой, солидный. Никогда бы не мог представить, что он в состоянии столь быстро передвигаться по летному полю. Подбегает и кричит: 'Товарищ полковник, Тихон Васильевич, японцы капитуляцию запросили'. Вот так и завершился мой единственный боевой вылет, -- закончил Ножиков.
Алеша выключил накалившийся обогреватель и тихо спросил:
-- В отряд как вы пришли, товарищ майор? Тоже, как Субботин и другие... с вами беседовали, отобрали кандидатом, а потом вызвали?
-- Нет, -- покачал Ножиков головой, -- у меня свой путь был. Когда наш отряд зарождался, я кончал академию. Последний, самый трудный курс. Увлекся телемеханикой, астрономией. У нас был чудесный доцент Кирилл Петрович Котлов. Большой специалист. Он-то первым и заметил мое увлечение. Стал присматриваться, будто бы случайно рекомендовал интересную литературу по нашим первым спутникам и астрономии. Я ее читал, как приключенческую, и как-то все больше и больше узнавал о системе запуска и вывода на орбиту, о торможении и возвращении на Землю наших спутников. Даже о перегрузках в плотных слоях атмосферы и управления с полигона читал интересные работы. Это спасибо все ему, Кириллу Петровичу, -- смог добиться для меня допуска к этой литературе. Время шло, диплом писался, и я уже готовился к защите. Какие были планы? Кончить и снова в полк на реактивные истребители. Меня такая перспектива вполне устраивала. Но все же где-то внутри мучило сомнение, самому себе боялся даже признаться, как хочется прикоснуться всерьез к космической технике. Даже в роли инженера. И вот как-то весной засиделся я в классе самоподготовки допоздна. Вдруг входит Кирилл Петрович, этакий торжественный, пахнущий тонкими духами. Надо сказать, был этот ученый большим модником в свои тридцать семь. Мы его галстукам особенно завидовали. Я поднял голову на скрип двери, поздоровался. Кирилл Петрович и говорит: 'Что же, глубокоуважаемый Сергей Иванович, а не пора ли перерыв на отдых сделать? Глядите, как за окном весна бушует. Не хотите ли соблазниться небольшой прогулкой?' Вышли мы из корпуса, а на западе уже закат догорает. Первые звезды, и луна такая добрая, приветливая. Я еще пошутил: рукой, мол, достать можно. Кирилл Петрович внимательно на меня посмотрел и без улыбки сказал: 'Рукой не рукой, а луну достанем. Есть для этого более надежные средства. И вы еще уважаемый Сергей Иванович, будете свидетелем того дня, когда человек с близкого расстояния рассмотрит нашу соседку, а потом и ногой на нее ступит'. И такую он мне интересную картину первого полета на Луну нарисовал, что сердце дрогнуло. Мы задержались до поздних сумерек и стали прощаться. Я ему сказал 'до свидания', а он улыбнулся и поправил: 'Вероятно, не до слишком скорого'. -- 'Почему?' -- спрашиваю. 'Завтра я уезжаю,
