Утверждение жизни

летчик не успел дописать.

Мы слушали лейтенанта внимательно, особенно капитан, который, как мне казалось, не смел лишний раз моргнуть.

- Вот, посмотрите, - сказал лейтенант, доставая из кармана гимнастерки сложенный вчетверо листок бумаги, - такое письмо я не только своим детям, когда они вырастут, читать буду, но все сделаю, чтобы и до правнуков оно дошло.

Листок уже успел пожелтеть, но в правом углу, чуть повыше горбатых, небрежно написанных строчек, можно было увидеть светло-коричневые пятна.

Капитан взял листок, поднес к глазам и долго смотрел на него. А лейтенант тем временем продолжал свой рассказ:

- Так вот, я прочитал это письмо своим бойцам, и сразу каждый из них стал как-то молчаливее, строже.

Бойцы (я это чувствовал) думали о погибшем. Я хотел было предложить им найти тело убитого летчика и похоронить его по-братски, но в это время кто-то отчаянно крикнул 'противник!' и в воздухе засвистели пули. Нас окружали. Когда я обернулся, то увидел, что справа и слева на нас бегут чужие вооруженные люди. Сначала все мы оторопели от неожиданности, и даже неробкий Скиба как-то съежился и пробормотал: 'Видать, конец.

Ну что же, умрем, как нужно!' Во мне проснулась неожиданная ярость, и я закричал: 'Мы не имеем права умирать! Вы слышите! Мы верим в жизнь и должны бороться за победу до последних сил, как этот летчик! Вперед, товарищи!'

Какая сила утверждения жизни была в словах письма неизвестного летчика! Она переселилась в нас, и, не раздумывая больше, мы ответили на огонь. Нас было з несколько раз меньше, чем врагов, но мы дрались с молчаливым упорством. Метель прекратилась, а мороз усилился. Было так холодно, что пальцы примерзли к студеной стали оружия. Кончились патроны. Тогда мы поднялись и пошли на фашистов врукопашную. Скиба первым запел старую матросскую песню 'Варяг', и все его поддержали. Весельчак и запевала, он был страшен в эту минуту. Высокий, с обветренным лицом и широко раскрытыми глазами, он шел вперед с какой-то мрачной решимостью. Когда мы ринулись бегом на противника, он начал отступать. Оказалось, что нам на выручку подоспел партизанский батальон...

Лейтенант помолчал, достал из портсигара папиросу и закурил.

- Это ещё не все, - сказал он, как бы отвечая на мой молчаливый вопрос. - После боя я пришел на старое место. Трупа летчика мы так и не обнаружили. Но перед тем как уйти оттуда, я подошел к березе, возле которой поднял листок, и вырезал пятиконечную звезду.

С тех пор я не был на этой дороге. Но если мне снова удастся попасть в те места, я обязательно найду эту израненную тонкую березу...

Струйка дыма медленно поднималась вверх. Мы молчали. Я видел, как вздрагивали плечи девушки, видел почемневшие глаза летчика.

- Значит, вы так и не знаете, куда девался сбитый летчик? - спросил капитан.

- Нет, не знаю, - ответил Фпрсов.

- Осколком зенитного снаряда этот летчик был раной в плечо, - тихо сказал капитан, - обычная трагедия штурмовика. Самолет взорвался, а раненый летчик остался на вражеской земле. Силы почти поитнули его, когда добрался он до опушки леса и встретил бедпо одетого крестьянского мальчика. Вероятно, таким страшным было окровавленное лицо летчика, что мальчик отшатнулся.

А раненый протянул к нему руку и со злостью, почти в бреду закричал:

'Слушай, ты русский? Если русский, ты должен меня спасти. Я не прошу, я требую! Ты обязан накормить меня и спрятать, а потом, когда окрепну, проводишь ча линию фронта, чтобы я снова мог бомбить и штурмовать фашистов'.

Мальчик успокоился, поняв, что страшный окровавленный человек действительно русский летчик. А потом две ночи в холодном амбаре, трудный путь через линию фронта и вылеты, снова вылеты. После этого случая этот летчик ещё восемьдесят восемь раз летал на штурмовку, был награжден тремя боевыми орденами и кончил тем, что штурмовал район рейхстага в Берлине.

- Значит, это были вы? - взволнованно прервал его Фирсов.

Капитан Михеев смотрел на листок бумаги широко раскрытыми глазами, и его смуглое, огрубевшее от ветра лицо с глубоко тянувшейся по правой щеке к подбородку складкой словно застыло. Мне показалось, может быть только показалось, что в ото мгновение летчик вдруг сразу стал старше на десять пятнадцать лет. Видно, в одну минуту вспомнил он все пережитое, и это суровое воспоминание заслонило все окружающее, и капитан совершенно забыл о рассказе Фирсова, не слышал ритмичного постукивания колес и коротких гудков паровоза перед большой станцией. Очнувшись, после долгого молчания, он негромко заговорил:

- Да. Я. И, как видите, вы напрасно искали несуществующее мертвое те то. Я выжил в те страшные дни наперекор всему: фашистам, ветру, морозу, болевшей ране. О, как я тогда хотел, чтобы фашисты почувствовали на себе силу моих бомб и пушечных очереден, ведь я ещё не до конца, свел с ними счеты. Я действительно рвался тогда к жизни!

Капитан вздохнул, словно гора свалилась с его плеч.

Глубокие, внезапно появившиеся морщины так же внезапно разгладились на его лице, и оно сразу стало моложе и добрее.

И только Таня, которая в продолжение всего рассказа сидела молча, с застывшими, немигающими глазами теперь испуганно жалась к летчику, обеими руками держа его локоть.

- Как хорошо, что все это уже было! - вырвалось у неё глухое восклицание, но руки продолжали ещё крепче сжимать локоть Михеева. Казалось, девушка боялась, что и сейчас его жизни ещё угрожала опасность.

- Да. Уже было, - тихо проговорил за ней летчик. - Пора бы тебе и успокоиться, птаха, - прибавил он нежно.

Девушка положила голову на его плечо и застенчиво улыбнулась:

- Нет. Когда ты говоришь об этом, я всю жизнь буду испытывать страх. J Капитан широкой твердой ладонью провел по её волосам:

- Погоди, привыкнешь.

Словно впервые посмотрел я на своего соседа по купе, стараясь найти в его облике какие-то новые, необыкновенные черты. Но лицо летчика, оттененное цыганскими бровями, было спокойным и обычным. Он осторожно погладил руку своей спутницы и, обращаясь к нам, сказал:

- А вот она и есть та девушка, которой предназначалось письмо. Представься, Татьяна, товарищам офицерам.

- Очень я рад нашему знакомству, - обратился к Тане пехотинец, протягивая руку. - А с вами, товарищ капитан, давайте уговоримся, что свое письмо... ну, то самое, вы подарите мне в знак дружбы. Достаточно будет взглянуть на листок, чтобы в моей памяти снова воскресли леса, болота, незнакомая береза... словом, все события того дня, и я снова вспомню о вас, о человеке, который полз по снегу, зажимая рукой рану, и так горячо вери, в жизнь. Понимаете, что таким твердым, уверенным в своей поступи по жизни нужно быть не только на войне, но всегда и везде. Тогда никакие трудности не будут страшны, тогда все одолеешь.

Капитан Михеев пристально посмотрел на Фирсова и вернул ему потрепанный листок.

- Пожалуй, вы правы, - сказал он, - об этом нельзя забывать. Тем более, раз вы хотите сохранить этот документ для потомков.

Лейтенант горячо пожал ему руку. В купе наступила неожиданная тишина. Казалось, каждый погрузился в свои думы. Девушка смотрела в окно Летчик сосредоточенно сбивал пепел с гаснущей папиросы. Молчал я, молчал и Фирсов. И посторонний человек, вошедший в купе, никогда бы не мог подумать, что только что перед мысленным взором этих людей пронеслась волнующая страница пережитого.

Октябрь 1945 г