После возвращения из похода князя стали видеть в городе редко. Что ни день – пропадал где-то вместе с варягом. То садились на коней и ехали смотреть округу, а заодно тревожить в чаще птицу и зверя; а то уходили на снекке далеко на великую реку и встречали там солнце, пробуждавшееся в тумане…
Олег расспрашивал обо всём, и Чурила рассказывал – прятать было нечего. Почему-то воеводу особенно интересовали меряне: и кто такие, и как живут, и почему раньше давали дань булгарам, и как Чурила переманил под свою руку Барсучий Лес.
А вечером юная княгиня гордо разворачивала перед ними свои грамоты, и князь улыбался, слушая, как она читала любопытному гостю, откуда пошёл славный город Кременец и кто издавна в нём сидел…
Олег слушал с величайшей охотой. А потом принимался говорить сам, и тут вдруг оказывалось, что и к ним на море Варяжское приходили когда-то трое братьев, не менее славных, чем кременецкие пращуры… И тут уже Звениславка хваталась за бересту и костяное писало, и Чурила, не первый год потихоньку над нею смеявшийся, щурил глаза, и шрам на его лице разглаживался, пропадал.
Он смотрел на жену, прилежно выводившую буквы. Слушал вполуха и всё представлял, как она будет качать вот на этих руках маленького пискливого сына… или дочь…
Старый Мстислав из дому выползал по-прежнему нечасто. Но всё творившееся в городе и вокруг знал получше любого здорового. Усевшись на солнышке, князь подолгу наблюдал за вагирами, поселёнными у него в Новом дворе. Слушал, как они говорили между собой на своём языке, столь родном словенскому и всё-таки чужом. Как, поминая Олега, опять уехавшего куда-то с Чурилой, неизменно прибавляли: храни его Святовит…
Бог этот, Святовит, жил далеко, на острове посреди Варяжского моря, в священном граде Арконе. И туда, к руянам, рассказывали, съезжалось молиться всё варяжское побережье. Не один месяц пришлось бы человеку ехать туда из Кременца, но Боги – не люди: без помех протягивают руку над сушей ли, над морем… Или не сидел в Ладоге Рюрик, и не сновали по озёрам и рекам проворные снекки, и не становилось их, что ни год, всё больше?
– Хочу в другой ваш город сходить, – сказал однажды Чуриле Олег. – В Круглицу. С Радимом Радонежичем познакомиться хочу, посмотреть, что за муж такой буйный да гордый. Не осерчаешь?
Чурила сердиться не стал, только предупредил:
– Поедешь – доглядывай. Соседушка наш того… и вилами приветить может.
А едва закрылись за Олегом городские ворота – молодого князя призвал к себе отец.
Стоял тёплый вечер: бабьим летом звали это погожее время, когда серый плащ осени ещё раз, напоследок, показывал цветной испод… Щурясь против солнца, Мстислав смотрел на сына, шагавшего через двор. Ресницы дробили свет, и по временам старому блазнилось, будто рядом с Чурилой шли статные, широкоплечие братья – Мстислав, Ингорь, Славута, Стемид… Но стоило раскрыть глаза пошире, и сыновья исчезали.
Отец сидел в деревянном кресле, вытащенном для него из дому. Чурила опустился у его ног на тёплую землю.
– Звал, отче?
Мстислав помолчал, не торопясь начинать разговор. Не зря, должно, вспоминались рано ушедшие сыновья… Показалось вдруг – не Чурила сидел возле ног, а весь Кременец светлыми глазами смотрел на своего старого князя, ожидая, что-то он ему скажет…
– Сыне, – положил он руку на вихрастую черноволосую голову. – Не первый день, как ты вернулся, а дома не видать. Люди говорят, братом стал тебе Олег. О чём беседуете с ним?
– Ни о чём, отец, – улыбнулся Чурила. И по- булгарски поджал ноги, устраиваясь поудобнее. – Гость он у меня.
Мстислав легонько стукнул его по затылку, а после сложил руки на своём костыле и, расправив усы, опустил на руки подбородок. Так в былые годы опирал его на меч, слушая своих бояр.
– Молод ты, – проговорил погодя. – Того не разумеешь, что неспроста Рюриков муж приехал сюда к нам.
Сын повторил упрямо:
– Отче, гость он у меня. На Рось же за данами прибежал. А до Рюрика мне дела нету.
– Зато Рюрику, знать, до тебя есть, – сказал Мстислав сурово. – Олегу ты, может, и друг, да зачем, думаешь, он в Круглицу ныне поехал? Тоже ведь вызнаёт, как ты тогда у мери, – где тут побогаче живут!
Холодом повеяло от этих слов на молодого князя… По-новому крутанулись перед внутренним оком все прошедшие дни: и мерянский поход, и бой с ютами, и любопытные Олеговы расспросы… а ну не ошибся премудрый отец – и посулит ему вагир свою дружбу и помощь, посулит за пушистые куны, за звонкое серебро?
Олег вернулся из Круглицы на другой же день. У Радима, видно, ему не пришлось и переночевать – снекка подошла к городу с рассветом. Воевода сошёл по сходням посмеиваясь, несмотря на явную усталость.
– Как это говорят у вас? – сказал он князю, вышедшему встречать. – Семерых съел, восьмым подавился?
Чурила долго размышлял после разговора с отцом. Всё обдумывал, как же быть дальше. Знать бы, не от предложения ли платить дань взбеленился гордый Радим…
Беда грянула в ту же ночь, когда варяги отсыпались после поездки. Стряслось то, чего в Кременце не помнили от века. Лютый срам: сыскался человек, поднявший руку на гостя.
В глухой час пришёл, не скрываясь, на Новый двор ладожанин Улеб. И охранные отроки, чьи подруги ходили в стеклянных обручьях, не остановили его. Кто-то даже позвал:
– Слышь, Тужирич, иди сюда, жёнка пирога испекла…
Улеб поблагодарил, отказался. Пропал в темноте… А самую малость спустя из покоев, где жили варяги, послышался шум. Расторопный Олегов муж по имени Дражко отвёл смерть от воеводы, выбив у челядина нож.
Примчавшийся Чурила увидел Улеба уже связанным. Ладожанин лежал на полу, и его ноги были закинуты на лавку: не вскочишь. Безучастно глядел он в потолок. В который раз счастье показало ему спину…
Олег сидел тут же. Усатый Дражко всё никак не мог унять кровь, бежавшую по его руке.
– Мои люди говорят, будто его подослали, – сказал вагир. Чурила так и встрепенулся, но воевода поднял здоровую руку: – Погоди, друже. Ведаю, что это не так. Мы-то с ним старые знакомцы…
Улеба подняли. Он не сопротивлялся и по- прежнему безучастно глядел в темноту, мимо князя, мимо варягов.
– Пёс шелудивый, – подойдя вплотную, сквозь
