не догонит где-нибудь под деревом тяжко ступающий холод… У него ведь не было больше уютного тёплого дома… и матери… и не было никогда…
И как знать, что сделал бы Видга, да отвлекся: подошла Долгождана, поставила деревянную плошку, в которой горкой лежали крепенькие, один к одному, солёные грибки. Лют немедля запустил в плошку руку и захрустел ядрёной шляпкой:
– Что смотришь, бери… мамка делала, других таких нету!
Дед Вышко, степенно работавший ложкой, и стремительно уписывавший кашу внучок тоже потянулись к грибам. Если бы не это, Видга наверняка подумал бы – хотят отравить. Сколько этой гадости он сбил ногами в Торсфиорде и здесь, потому что ели это одни только тролли… да ещё Ас-стейнн-ки…
Видга положил в рот скользкий сизоватый грибок и долго жевал. Какая разница, отрава это или нет.
За его спиной приподнялся Скегги. Испуганно отстранился от Долгожданы, вливавшей ему в рот горячее питьё. И вскрикнул:
– Ты кто? Видга хёвдинг… не уходи без меня… я не хочу…
Видга рванулся к нему из-за стола. Почувствовав его рядом с собой, Скегги, казалось, немного успокоился и принялся послушно глотать. Но потом неожиданно вновь оттолкнул кружку и сел. Маленький, тощий, тщедушный… Что было мочи вцепился он в руку Видги и твёрдо произнёс:
– Халльгрим Виглафссон! Ты, наверное, велишь меня казнить, но всё-таки я скажу!
Нездоровым, горячечным пламенем горели его глаза. И никакая сила не убедила бы его, что Халльгрим был далеко.
Он сказал:
Выговорив всё это на едином дыхании, юный песнотворец без сил рухнул на ложе и тут же уснул, продолжая сжимать руку Видги в своей. Лют подошёл, неся Видге кашу, чтобы тот мог есть, не беспокоя больного.
– О чём это он? – спросил Лют тихо.
Прежде чем ответить, Видга на краткое время прикрыл веками глаза… И разлился перед ним тихий закат, и встрепенулись в тумане белые крылья, и вошёл в уши далёкий тоскующий плач…
Летит, летит над морем одинокая птица, и не у кого спросить, где же берег…
– Чайки плачут по нам над берегом Торсфиорда, – сказал Видга.
Часть вторая
До огня и костра
1
Домостройничал в семействе Лют. Всё слушалось его в избе, поднятой, между прочим, его же собственными руками, без сторонней подмоги. Сам выбирал подходящее место, сам клал посередине того места деревянный кружок, испрашивая знамения у Богов. А как забрались под деревяшку муравьи, сам прирезал петуха, сам зарыл в основание дома лошадиный череп. Да и пошёл таскать из лесу загодя приготовленные брёвна, кладя венец за венцом… То-то забот прибавилось тогда Долгождане: не надселось бы на непосильной работе единственное чадо! С неё с одной, с деда да с мальца – какая помощь? Только что надрать на болоте сухого белого мха да проконопатить им стены.
Но Лют без особенных бед насадил на кровлю охлупень. А там понемногу и вселились: на первую ночь заперли в избе курицу с петухом. И когда наутро те встретили их невредимыми, перенесли в новый дом прежнего домового, заманив его в стоптанный лапоть… И разожгли первый огонь от угольев, взятых в старом жилье.
Немало подивился сам князь Чурила Мстиславич, когда ехал однажды лесом и завернул проведать. Игрушечкой стояла новенькая изба, украшенная резными причелинами, творениями деда Вышки. И на тёплой земляной крыше, диво, уже покачивали головками цветы.
– Сам? – только и спросил Чурила. Ибо даже к нему гордый Лют за подмогой не обращался…
Впрочем, жиреть его дому было особенно не с чего. Видга это понял сразу. И на другой же день вытряс перед Лютом свой кошель:
– Просто так жить не стану, дело делать хочу.
Лют тогда подумал, подумал, да и пошёл сватать его к Чуриле Мстиславичу в молодшую дружину… Вернулся довольный: князь не отказал, велел только повременить. Крепко подозревал Видга, что Торлейв конунг советовался с его отцом. Но спрашивать не стал.
Никто ещё не переспорил судьбы.
И опоясал его князь новым мечом, дал копьё, длинный гардский щит и даже коня. Со своим клеймом, со знаками на сбруе: памятуй. И береги…
Вечером, дома, Видга долго разглядывал и гладил новый меч. И Лют впервые увидел на его лице усмешку. Он подошёл, и Видга щёлкнул ногтем по узору, положенному на крестовину и черен. Узор был урманский, заботливо наведенный Людотой по особому княжескому наказу. Видга сказал:
– У нас так украшают только женские застёжки. Добро, пускай это будет женщина… Я стану звать её – Змея…
Лют посмеялся. Синяки у обоих к тому времени начали проходить.
Гардская дружина жила своими законами. Но вот что для Видги наполовину роднило её с прежней, так это отношение к вождю. Взять хоть Люта. Тот своего конунга любил воистину без меры. Если не как отца, то как брата. Почитаемого и грозного. Готов был за него и в воду, и в огонь… Но зато и ревновал его ко всем. Даже к юной жене.
Видга в себе подобной любви пока не находил и потому на глаза князю особенно не лез. Вдосталь пришлось ему поскучать на морозе, на кременецком забрале и у самого Нового двора… Вдосталь нагляделся он на заречные просторы, на белые крыши, увенчанные розовыми столбами дымов… В одну сторону редко глядел княжеский отрок Витенег: за Медведицу, на Урманский конец.
А так ему даже нравилось стоять на стене. Легко было размечтаться и представить, будто не деревянная башенка поскрипывала под ногами, а заснеженный торсфиордский утёс. Правда, снежная даль не больно-то походила на зимнее море. Но отчего не предположить, что просто случился необыкновенный мороз… И то, приключись подобные холода дома, в Норэгр, не усомнились бы – пришла-таки великанская зима Фимбульветр, предвестница сумерек Богов…
