не след и ждать… Ясно, с чужого языка брякнул. Неразумный отрок тот был из Верхнего конца.
Далеко, далеко назад отступило прощание с домом…
Всякий день Чурила объезжал войско и видел, как ратники мало-помалу втягивались в походный быт. От привала до привала они шли неутомимым охотничьим шагом. Пот, перемешанный с пылью, окрашивал лица и кудри в одинаковую серую масть. На привалах они скидывали с плеч мешки, звякавшие бронями и топорами. Втыкали в землю тяжёлые копья. И река принимала всех подряд, не чинясь, не приглядываясь, боярин или холоп нагишом бросался с откоса!
А перед сном говорили о жёнах. И не удивляло, когда сварливая хозяйка вдруг представала перед умственным оком ненаглядной красавицей, ладушкой, словно впервые увиденной издалека…
Сам князь вспоминал иное.
Не мать, любимую со всей её воркотнёй. Не Звениславушку и даже не маленького сына. Закрывал глаза, и виделся ему отец.
Как стоял он тогда у ворот, высокий, в длинной рубахе, в тёплой безрукавке, гревшей старую спину… Стоял, распрямившись, тяжко налегая на посох. И смотрел вслед сыну. Вслед пыльному облаку, уже скрывавшему идущее войско. Не смели подле него плакать ни жена, ни сноха. Спокойно смотрел старый Мстислав. Пришла пора – пустил птенца с руки в истинный соколиный полёт. И был уверен в крепости его крыл, в силе когтей, в меткости не ведающих промаха глаз.
Знал молодой князь: лучше погибнуть, нежели встать перед ним, позабыв в поле честь.
Обычно он шёл или ехал впереди войска, с двумя-тремя отроками и Нежеланой.
– А боярам верным с полками ехать велел! – скрежетал старый Вышата. – Один обо всём решать восхотел! Колодезник!
Зато сын его Лют при князе состоял неотлучно. Не многие и видели, когда спал… Но даже во сне его ладонь оружия не покидала – попробуй подойди! Однако уезжать от войска ему не приходилось, и Видга частенько поручал ему Скегги, когда княжеский приказ бросал отроков в сёдла.
Скегги он сперва хотел оставить дома… Тот принял приговор без жалобы, но начал вянуть прямо на глазах. Видга понял, как некогда Эрлинг, что это убьёт его вернее вражеских стрел. И сжалился – в самый последний день. Тут-то Скегги расплакался, еле утешили. Неверными руками он совал в мешок свою арфу, а Видга смотрел на его слёзы и уверенно знал, что более их не увидит. Мальчик делался юношей.
Они вместе поехали на Воронке, и тот, сильный, легко нёс обоих. Но конников в войске было немного, и чаще всего шли пешком.
Отрокам доставалось… Чурила желал знать, что творилось впереди войска, позади него, по бокам. Умел бы – взлетел бы оглядеться из поднебесья. Но не умел. И Видга чем дальше, тем чаще ссаживал юного скальда с крупа коня, и Воронок нёс его куда-то сквозь редеющий утренний туман…
Потом настал день, который они долго вспоминали впоследствии. Булан ждал скорой встречи со своими, и князь ещё до рассвета отправил вперёд семерых шустрых парней, Видгу в том числе. А повела их Нежелана.
Они долго ехали пустынным берегом. Когда же стало светло, Видга вдруг вытянул руку вперёд и объявил:
– Там корабль.
С отроками он давно уже говорил только по- словенски и почти не запинался. Но их глаза с его глазами, если смотреть на воду, равняться не могли. Словене долго щурились и прикрывались ладонями от низкого солнца, но так ничего и не рассмотрели. А Видга уверенно продолжал:
– Это торговый корабль, и он сидит на мели.
Про себя же подумал, что надобно будет не зевать и не оказаться последним, когда конунговы люди примутся грабить.
Слегка накренившаяся лодья стояла на песчаной косе, куда её усадила нерасчётливость кормщика. Она показалась Видге отчасти похожей на кнарр. Только поменьше и пониже в бортах, а на носу вместо дракона вздымалась деревянная конская голова.
Впрочем, люди повели себя лучше, чем он ожидал. Заметив всадников, корабельщики тут же вооружились и встали по борту, готовые защищать себя и своё добро.
Отроки пустили лошадей в холодную утреннюю воду и погнали их по мелководью прямо к кораблю. Остановились, когда у ног переднего коня взбила бурунчик стрела.
– Эй, добрые люди! – подняла руку Нежелана. – Кто будете? И далеко ли путь держите?
Там, должно, удивились звонкому девичьему голосу. Но виду не подали.
– Мы гости новогородские, – долетело в ответ. – А идём из веси в хазары и у тебя, красная девица, позволения не спрашивали. Сама-то какого роду- племени?
– Мы-то все кременецкие да круглицкие, а племени словенского! – прокричала Нежелана, потихоньку подъезжая поближе. Для ратного дела на ней была надета кольчуга: никто в дружине кольчуг одеждами не прикрывал – для пущего страху. Железная рубаха облегала стройное тело и поблескивала, как чешуя. Один за другим все корабельщики побросали шесты, которыми силились сдвинуть тяжёлую лодью. И сгрудились на борту, разглядывая поляницу. Экое диво!
Тем часом выше по течению, ещё далеко, росло облако пыли от подходившего войска. Проворный гонец уже летел туда с новостями… Чурила выслушал отрока и немедля пожаловал сам.
Видга так и ждал, чтобы гремучая плеть в руке конунга указала на корабль. Уж тогда-то не многие обойдут его, сына моря, и в бою, и при дележе. Но Чурила заправил плётку в сапог.
– Я князь кременецкий, – коротко обратился он к старшему на лодье. И тот не подумал усомниться, как ни мало отличался Чурила от простых воев. – А что, гость, поздорову ли ныне поживает воевода Олег?
Артельщик, молодой ещё, статный детина с ворохом русых волос, отвечал сдержанно, что поздорову. Был он широкоплеч и придерживал у бедра вдетый в ножны клинок. Добра ли ждать от чужого князя – неведомо. Немногочисленные ватажники сжимали оружие, и только побелевшие скулы выдавали страх.
А рядом с купцом стояла молодая жена. Крепко обнимала она двоих сынишек-близнецов, неразличимых для любого глаза, кроме материнского…
– В Новом Городе я не бывал, – сказал Чурила купцу. – Но Олегу я друг. И тебе помогу.
Так и не пришлось Видге запустить руку в новогородское добро. Да что сделаешь – на конунга не обижаются. А если конунг ещё и сам первый входит в воду, не боясь замочить сапоги, и подставляет плечо, налегая на шест… Молодая купчиха, которой позволили остаться на корабле, с испугом отводила от Чурилы глаза. Верно, боялась разрубленного лица.
