Олав склонился над сыном, называя его по имени. Гуннар не отозвался. Седая борода Можжевельника задрожала:
– Я делаюсь стар… Скорей бы уже Один призвал меня к себе! Лучше бы я встречал вас в Вальхалле… а не провожал туда одного за другим.
Бьёрн крепко взял его за локоть, отвёл прочь.
– Гудрёду, как мне думается, ещё долго придётся скучать там без нас. Ничего с Гуннаром не будет!
Халльгрим между тем расспрашивал Сигурда.
– Мы и раньше там ходили, – растерянно говорил меньшой Олавссон. – И там никогда не стреляло. Может быть, это финны охотились?
Халльгрим заставил его припомнить, как именно была растянута верёвка, за которую злополучный Гуннар зацепился ногой. Где стоял самострел… А после сказал:
– Не на зверя охотились те финны. И пусть распадётся мой щит, если не придётся нам ещё познакомиться с теми охотниками поближе!
Чужой лес глухо шумел над их головами. О чём шумел? О том, что они были всего лишь горсточкой людей на огромной и неприветливой земле… И низкое небо равнодушно плыло над ними. И родным здесь было только море.
Да и оно должно было не сегодня-завтра остаться за спиной. И может быть – навсегда!
Не таких, как они, принимала в себя Гардарики. Принимала без всплеска, без следа, без вести домой…
Когда приблизился вечер, Халльгрим приказал выставить двойное число сторожей. И он не ошибся.
Среди ночи около кнарра поднялась молчаливая и яростная возня. Затем послышались крики: кричал Бьёрн. Воины, умевшие мгновенно сбрасывать сон, кинулись на помощь. Выдёргивали из ножен оружие, хватали головни из костров.
Возле кнарра на земле лежал человек. Рослый светлоголовый парень в диковинной одежде. Бьёрн Олавссон сидел на нём верхом, стискивая коленями бешено извивавшееся тело, и длинной верёвкой вязал пленнику руки. Поодаль валялись пучки сухой соломы, а в соломе – стальное кресало и кремень.
– А ну, подними-ка его, – сказал Бьёрну Халльгрим.
Сын кормщика неторопливо слез со спины парня, взял его за шиворот и сильным рывком заставил встать. Тот, не долго думая, лягнул его ногой. Бьёрн молча сгрёб пленника за волосы и кольнул в рёбра концом ножа… Парень вздрогнул и остался стоять неподвижно.
– Ты кто такой? – спросил его Халльгрим.
Северной речи пленник не понял, но догадаться, о чём спрашивали, было нетрудно. Он поднял голову и гордо ответил:
– Ингрикот!
Халльгрим указал ему на солому:
– Твоё?
Парень что-то ответил на своём языке.
– От него зверем пахнет, – сказал Сигурд. – Лосем. Может, он оборотень?
Халльгрим поискал глазами Можжевельника. Но Олав, встретив его взгляд, только пожал плечами. Семь раз он бывал в здешних местах и неплохо знал реку. Но не имел никаких дел с племенем ингрикот и тем более не знал языка.
– Я подвесил бы его вверх ногами, – сказал Бьёрн. – Над костром. А если брату сделается хуже…
– Помолчи, Бьёрн, – перебил Халльгрим. – Спросят тебя, тогда и посоветуешь. Давайте-ка его к свету… И пусть позовут сюда раба, которого Ас- стейнн-ки купила в Бирке!
Пленника поставили так, чтобы его освещало пламя. Он молчал и больше не пытался сопротивляться, но светлые глаза люто горели из-под бровей. И уже не казалось удивительным, что он обманул бдительную стражу и почти добрался до корабля! Это был его родной лес, а сам он родился финном и, стало быть, колдуном. Все финны колдуны. С него станется вмиг обрасти перьями и птицей взмыть в небо! Это хорошо, что Бьёрн успел связать ему руки. Со связанными руками колдовать нельзя, кто же этого не знает.
Двое Олавссонов принесли на одеяле раненого брата. Подошёл Улеб и с ним сама Звениславка.
– Ас-стейнн-ки, – обратился к ней Халльгрим. Он сидел против пленника, на одном из катков, подпиравших киль чёрного корабля. – Ты говорила, твой невольник родом из Альдейгьюборга, значит, знает этот народ. Пусть он спросит этого человека, кто такой и зачем пришёл. Он называет себя ингром!
Улеб по-урмански понимал лучше не надо: всё- таки в Ладоге родился, а туда, как в Бирку, кто только не приезжал. Ишь, князь-то заморский – погнушался обратиться к холопу, с госпожой заговорил! А давно ли именитые люди звали его по имени-отчеству, а кто победней, те вовсе в пояс кланялись стеклу кузнецу, в славной Ладоге всем известному!
– Улебушко Тужирич, – обернулась к нему Звениславка. – Слышишь, Виглавич поговорить тебя просит…
Улеб только вздохнул. Урманину проклятому ответил бы как подобало, ей отказать не мог. Милый голос враз загладил обиду – эх, и счастлив же будешь, Чурила Мстиславич, кременецкий князь! Чем мог, помог бы бедолаге ижорцу… А что?
Он хмуро спросил, обращаясь к Халльгриму:
– Говорить-то что?
Халльгрим впервые посмотрел на него внимательно:
– Ты, трэль, знаешь ли этот народ?
Улеб ответил тяжело и с ненавистью:
– Знаю! Живут они здесь, на Неве, а пришли, говорят, откуда-то с севера. Мы ижорой их зовём…
Халльгрим положил ногу на ногу.
– Переведи-ка ему… Я хочу знать, кто он и что ему здесь понадобилось!
Улеб повернулся к пленнику – но тот неожиданно обратился к нему первым.
– С ними плывёшь? – недобро щурясь, спросил он Улеба на ломаном языке. – Прилип к сапогам, грязь болотная?
– Не тебе меня лаять! – по-корельски осадил его Улеб. – Не на того гавкаешь, щеня! Я, может, добра тебе, дурню, хочу. А кроме меня да хозяйки моей некому тебя тут жалеть! Князь вот спрашивает, кто ты такой есть.
Ижор посмотрел на него так, словно это не он, а Улеб стоял со скрученными руками.
– Мои воины привяжут тебя и твоего князя к одному большому камню и подарят речному хозяину. А хозяйку твою…
