Детские стали поднимать головы, откладывая дела. Чурила сцепил пальцы за спиной, лицо его напряглось.
– Вот уж не знаю, – проговорил он медленно. – Сделай милость, княже, напомни, чем тебя обидели…
Радим наклонился вперёд, поставил локоть на луку седла.
– Людоту где прячешь? – спросил он с яростью. – Думаешь, не знаю, что он у тебя?..
Чурила ответил спокойно:
– У меня. Только не я его прятал, а ты.
Посмотреть бы на него Радиму как следует, да и понять, что по его не будет… Не посмотрел. Ещё ниже наклонился в седле.
– Отдашь?
– Не отдам.
Ярость изуродовала красавца Радима, сильные пальцы собрали в клубок висевшую на кулаке плеть. И надо же было такому случиться, чтобы вот тут-то нелёгкая и вынесла из-за угла, прямо на него, кузнеца Людоту.
Он выскочил весёлый, счастливый, задыхающийся, в промокшем от пота переднике, с разводами сажи на лице. Корявые мозолистые руки сжимали пару ещё тёплых железных стремян.
Чурила так и застонал про себя. Увидев Радима, коваль на мгновение застыл с разинутым ртом. А потом ринулся назад, точно за ним гнались с ножами. Но скрыться не успел. Споткнулся, подвернул ногу, упал.
Радим шажком направил к нему коня…
– Загостился ты тут, Людота, – сказал он с ласковым бешенством. – Домой не хочется ли?
Мастер, успевший приподняться и сесть, молча пополз от него задом наперед. Молодая княгиня, не утерпевшая и выглянувшая из дому, увидела, как Радим обернулся к спутникам и указал плетью на беглеца:
– Вяжи его!
Кругличане разом толкнули пятками лошадей – но Чурила встал у них на пути. Подоспели и бояре.
– Не у себя во дворе распоряжаешься, княже! – сказал Чурила сурово. – Не дома!
Детские поправляли мечи, пододвигаясь поближе. Но Радим не желал ничего замечать.
– С дороги, холоп! – зарычал он, наезжая на Чурилу конём. – Поди прочь!
Кременецкий князь не двинулся с места. Только повторил:
– Не дома! Опамятуйся!
Вместо ответа Радим с силой вытянул его плетью.
На виду у обомлевшей дружины Чурила запоздало вскинул руки, заслоняя лицо. Потом отнял ладони, и по пальцам потекла красная кровь.
– Мстиславич! – первым завопил и бросился вперёд веснушчатый парень. Десять мечей одновременно взвились над головами. За своего князя они разорвали бы на куски не то что Радима – подумаешь, Радим! – самого Рюрика ладожского с варягами…
– Назад!
На губах у Чурилы повисли горячие капли, но люди повиновались. Этого голоса они слушались и дома, и в поле, и в угаре лютого боя. Послушались и теперь. Ворча и ругаясь, детские отступили, и только юная княгиня, метнувшаяся было к мужу, сжала крепкие маленькие кулачки и бесстрашно пошла на Радима одна:
– Ты что же это делаешь, ты? Ещё солнце тебе светит, собаке?
Радим смотрел с седла, нахохлившись, как промахнувшийся ястреб. Смекнул, верно, что вот теперь-то ему не получить Людоту ни лаской, ни таской.
– Ни один ещё гость, – сказал Чурила сквозь зубы. – Ни один ещё гость не жаловался дома, что его обидели на этом дворе! Езжай, княже Радим, поговорили!
Повернулся к Радиму спиной и пошёл в дом.
В тёмной влазне робкая рука потянула Чурилу за локоть. В углу виновато топтался кузнец.
– Может, глянешь, княже? – проговорил он жалобно.
Чурила остановился, даже не удивившись, откуда тот взялся. Ведь и бежал-то вроде за дом, а не в дом… Тронул пальцем губы. Отдёрнул руку…
Людота подал ему новенькие стремена и деланно оживился:
– Гляди… Булгары так ездят, я сам видел.
Стремена и впрямь были занятные: странно вытянутые вместо обыкновенных круглых, с плоской перекладинкой для ноги.
– С них и копьём бить способнее… и из лука стрелять… Я их тебе привешу?
Он всё старался заглянуть Чуриле в глаза.
– Не мне, – сказал князь, возвращая поделку. – Коню моему.
Людота тяжело вздохнул, развёл руками и вдруг едва не заплакал:
– Не храбр я, Мстиславич! Ну что тут делать, не храбр…
Чурила поднялся в горницу, высек огонь. Стянул измаранную рубашку, посмотрел на стоявшую перед ним Звениславку, на слёзы, катившиеся по милым щекам. И вдруг улыбнулся:
– Что стоишь, ведовица? Лечи. Не видишь, помираю?
Вечером он сидел на пиру злой и голодный. Рана запеклась и теперь не давала ни есть, ни смеяться, а говорить – едва-едва. Как в присказке: близок локоть, а поди укуси. Спасибо Звениславке, не дала пропасть, накормила, как деда беззубого, размоченным в молоке хлебом… Да не этим же на пиру угощаться!
Вот и смотрел князь не на праздничный стол, уставленный всякой снедью, а на лица своих бояр, поднимавших сдобренные чесноком свадебные чаши. Чужой рот на пуговицу не застегнешь. Все уже знали о случившемся. И когда князь встречал их глаза, то в одних видел сочувствие, в других – недоумение. А в третьих – злорадство и насмешку.
Покачивая головой, дёргал рыжие усы тесть Малк. Представлял, должно, каково веселиться на собственной свадьбе с горячей полосой на лице. Тут же рядом сидели урмане, и старший Виглавич невозмутимо потягивал словенский мёд, изредка поглядывая на
