- Спела бы, Соловушка, как тогда. Давно же я про лебедя не слыхал!
Мы все были рядом, и Добрыня, и Найдёнка, и я. Такой просьбы да не уважить! Найдёнка наклонилась над ним, зажмурилась и запела. Тихо так.
Ватажники его стояли молча вокруг. И плохо понимали, должно быть, в чём дело. Но не мешали.
- Холодна вода в быстрой реченьке. Гонит ветер злой тучи чёрные. Тучи чёрные, тучи зимние! Из-под тех-то туч плачет лебедь бел, плачет лебедь бел, убивается...
Гуннар ту песню до конца не дослушал... Всё равно что задремал: даже руки не вздрогнули. Найдёнка и не заметила, как погасли у него глаза.
- Ты прости-прощай, речка светлая! Ты прости-прощай, зелен шумный лес! Как весна придёт, может, свидимся, может, свидимся, повстречаемся! Только б вынесли крылья быстрые, только б вынесли да не выдали, над чужой землёй не сломилися!..
Так-то вот - далеко ушёл, не отзовётся, не расспросишь его. Подвели белые крылья, не увидит он больше своей Урманской земли... И казалось мне, будто я чем был перед ним виноват.
К весне Добрыня с Найденной стали поговаривать о сыне. Жили они теперь в прежнем Жизномировом доме; князь не велел отдавать тот дом на разграбление, велел погорельцу селиться в нём с женой, наследовать Жизномиру. Добрыня и перетащил туда со старого места свои кожевенные чаны.
Когда на море Нево начался ледолом, я однажды пришёл к ним из крепости и сказал так:
- Слыхал ли, Бориславич? Урмане-то домой собираются. Нас, княжьих, с собой зовут, торговыми гостями быть просят. Асмунд вот сам меня приглашал. Так что готовь, Добрыня, товары какие ни есть! С ними пойду - любопытно мне посмотреть, что там за земля такая Урманская, что за народ!
