могло вызвать еще одно опроверже ние, теперь уже со стороны владельцев кафе. Хотя газета, - если до этого дойдет, - только выигрывала. Опровержение опровержения оценивалось по четырехкратному тарифу. Зато никаких затрат на судебные издержки, не говоря уж об экономии времени и сбережении нервов.
Таким образом, стало ясно, что Оля Баритончик выйдет на свободу завтра-послезавтра и общественное мнение будет должным образом подготовлено. Поэтому повод для праздника имелся существенный, и старый добрый Колхаун подоспел вовремя. По такому случаю отложили даже его усыпление. Пускай порадуется напоследок.
Он, однако, ясно подчеркивает, что
это лишь идеи, еще не окончательно
сформулированные, но которые, возможно,
могут быть реализованы в будущем.
Главное - это вопрос о сотрудничестве.
из книги(32)
Отца братьев Моховых Александра Кирилловича с позором исключили из тяжелоатлетического клуба 'Лира'. За неуплату. Он не осилил и вступительного взноса. Случилось это весьма кстати, потому что супруга Александра Николаевна уже ходила в ЗАГС, выясняла правила возвращения себе прежнего имени. Таким образом, пока Александр Кириллович искал новый повод проводить вечера за пределами дома, он вынужден был вовремя возвращаться с работы. А чтобы не сидеть на кухне дураком, уставившимся в окно, Александр Кириллович, - хотел он того или нет, - должен был проявлять к жене дежурное внимание. И о детях не забывать. В начале он озадачил Олега странной просьбой - взглянуть на дневник успеваемости. Сын с удивлением посмотрел на отца. Дневники в десятом классе уже не велись.
Затем Александр Кириллович попросил Льва показать зачетку... То есть, начал с пустяков, но через день разошелся и, поговорив прежде с женой, решился провести семейный совет, правда сам на него не явился. Слишком велика была боязнь неудачи. А вдруг при мирение не состоится? Лучше уж неопределенность...
Семейный совет все-таки собрался на следующий день. К этому времени стало известно, что Оля Баритончик на свободе, а Юля Гуляева выписывается из больницы. Эти новости немного успокоили братьев и с ними стало можно разговаривать.
Александра Николаевна, покопавшись в виниловых залежах, отыскала пластинку с какой-то умиротворяющей музыкой своей молодости. Ей почему-то казалось, что такая музыка нравится всем.
Александр Кириллович, усадив все семейство за стол, сам остался на ногах и разразился речью. Он думал, что чем больше он скажет проникновенных слов / всю ночь готовился, тезисы речи лежали в правом рукаве пиджака/, тем безоблачнее будет у всех дальнейшая жизнь. И действительно, вроде бы к тому шло...
Лев и Олег рук пожимать друг другу, конечно, не стали, но хотя бы перекинулись двумя-тремя фразами, в которых не чувствовалось скрытой неприязни. Можно сказать , примирение состоялось.
Настроение Александра Кирилловича поднялось до невиданных высот, тем более что были сэкономлены деньги в клубе 'Лира'. Кто бы знал, как он ненавидел тяжелую атлетику с ее тренажерными залами, потом, болью в мышцах и прочими прелестями. От металли ческого грохота в ушах он еще до сих пор не опомнился, хотя ходил в клуб всего несколько дней... Оказывается, мог вообще не ходить. Лучше бы приложил усилия и записал туда сыновей. Или хотя бы младшего. Чтобы был при деле. Когда невыносимо болят мышцы и пот заливает глаза - меньше желания отколоть какую-нибудь дурость. И в Москву тяжелоатлеты ездят исключительно организованно, командой.
Между прочим, почти то же самое пришло в голову и Льву. Но при нынешних обстоятельствах он говорить об этом не осмеливался. Прежде надо выдержать некоторое время, непременно публично покаятся и быть может тогда...
Особых угрызений совести из-за брата Лев не испытывал. Другое дело Юля и Оля. Перед ними он был страшно виноват и растрачивать свое раскаяние по мелочам не собирался. Все оно предназначалось исключительно Юле Гуляевой и Оле Баритончик.
Юле он для начала направил послание. Сочинял его шесть академических часов, закончив только на лекции по истории отече ства. Слова подбирались трудно. Из-под гелевого пера привычно вылетали шутки, которые он тут же перечеркивал. Кэвээновский опыт здесь был явно неуместен.
Наконец, он дошел до точки, послание свое приколов к букету цветов. Их чудесное название он забыл сразу при выходе из магазина.
К Юле его не пустили, а когда он полез в окно третьего этажа, то едва не сорвался вниз. Удержавшись в последний момент, букет он все-таки выронил. Цветы и письмо упали на крышу 'скорой помощи', которая немедленно умчалась. Пришлось слезать и, выблазнив у дежурной сестры чистый листок, писать письмо заново. Получилось более искренно...
Что касается Оли, то здесь помимо чувства вины возникло еще одно чувство, название которого определить удалось не сразу. Прежде вспомнилась бурная сцена в квартире у Стаса Комова. Йеменский ковер. Сомалийская маска в олиных руках. Не случайно все это. Выходит, есть в Оле что-то воинственное, говоря громко. Она умеет бороться за свое счастье... Было непривычно думать, что он, Лев Мохов, составляет чье-то счастье, за которое еще и борются. Ему сделалось неудобно. Но он не спешил от этого неудобства избав ляться. Впервые за время знакомства он думал об Оле в тот момент, когда ее рядом не было. Мысли были разные, но большей частью касались будущего, что опять-таки было необычно. Ни о каком будущем, связанным с Олей, совсем недавно он и помыслить не мог.
Когда Лев узнал, что Олю освободили, то немедленно позвонил ей домой, нарвавшись, правда, на недовольный возглас ее отца. И так несколько раз. И только наутро ему заплетающимся голосом ответили, что Оля здесь больше не живет. Этого еще не хватало. Лишь позднее выяснилось, что произошло. Вернувшись, Оля узнала, что ее Колхауна больше нет на свете. Родители проявили инициативу и все-таки усыпили верного пса. Ничего более ужасного она и представить себя не могла. Причем ужасно было все, от начала до конца. Предательство Льва, предательство родителей, да и свое собственное тоже. Если бы не она, Колхаун не гнил бы сейчас в земле, а резвился в парке у реки. Он единственный был ни в чем не виноват. Поэтому и погиб.
Найти Олю оказалось несложно. Естественно, она была в общежитии у однокурсниц. Когда Лев вошел в комнату, подруги немедленно поднялись и молча вышли. Оля сидела в верхней одежде на кровати, откинувшись на измятую подушку. Глаза были полузакрыты.
- Я пришел, - произнес Лев, и это было самое глупое, что он мог сказать.
- Гаденыш, - ответила Оля, поворачивая голову. Лев счастливо улыбнулся.
Пусть с актрисами дружат актеры, а
с монахинями - монахи,
из газеты(33)
Когда Лев заявил, что собирается на Оле Баритончик жениться, Олег почувствовал, что больше злиться на брата не в состоянии. И рад бы, но сил нет. Тогда-то и состоялся разговор, в который братья уместили все на свете.
Вначале речь шла о пустяках. Затем о главном. Или наоборот, потому что никто не мог бы им внятно объяснить - где что.
Олег неуклюже поздравил Льва с правильным выбором. Лев, тяжело вздохнув, в ответ попросил прощения.
Но так как тема была по-прежнему скользкая, а там где скользко - посыпают солью, - правильнее было бы, чтобы не бередить рану, обойти эту тему стороной... В общем, сам собой разговор зашел о гимназии, которую Лев тоже когда-то заканчивал. Поиронизировали над Оскаром Александровичем. Упомянута была и Марфа Семеновна.
- Занятная старушка, - вспомнил Лев. - Знает кучу историй. Помоему, сама их придумывает.
- Ты уверен?
- Про знамена она тебе тоже рассказывала?
- Да. И совсем недавно.
- И ты поверил?
- Не знаю...
Олег неожиданно почувствовал, что если беседа продолжится -они вновь поссорятся. Несмотря на то, что он ответил 'не знаю', Марфе Семеновне Олег верил. Точнее сказать, узнав, что другие не принимают ее всерьез, поверил окончательно. Раз другим не понять значит остается он. Олег всегда хотел понимать всех.
