партию. Эта цепь оказалась той схемой, которая - после прихода Гитлера к власти - привела Бормана к незримому могуществу: вся Германия была разделена на 41 округ, во главе которого стоял гауляйтер - полный хозяин всех и вся; в свою очередь, округа были разделены на 808 районов, во главе которых были поставлены крайсляйтеры; районы делились на 28376 подрайонов, те - на городские участки их было 89378, а уже городские участки разделялись на 'домовые блоки', во главе которых стоял блокляйтер, и было этих блокляйтеров в ведении Бормана более пятисот тысяч душ.
Так вот, когда надо было вывести Гитлера из скандала, вызванного убийством Гели Раубал, а была она убита из револьвера фюрера - это доказано, дело это взял на себя Борман и прекрасно его провел. Он вызвал к себе полицейского инспектора мюнхенской 'крими' Генриха Мюллера и попросил его 'урегулировать' это дело. Тогда еще, в 1931-м, он не мог приказывать 'папе гестапо' Мюллеру, тогда он мог просить инспектора Мюллера и просьбу свою хорошо оплачивать.
Мюллер выяснил, что убийство состоялось после того, как Гели сказала Бригите, жене двоюродного брата фюрера Алоиза, что она беременна от артиста-еврея, который хочет на ней жениться. Судя по всему, она сказала и Гитлеру, что хочет уехать в Вену, - ее номер в самом дорогом отеле 'Принцрегенплатц' был похож на поле битвы. Никто, впрочем, ничего не слышал: Гели убили в те часы, когда в Мюнхене было безумство - народ праздновал 'Октоберфест', шумную и веселую ярмарку. Что послужило причиной убийства: ее желание уехать или психический криз Гитлера? Никто ничего не знает, знает Борман, один Борман. Впрочем, ходили слухи, что Гели была убита не столько потому, что собиралась уйти к другому, - легче было убить того, к кому она собиралась уйти. Перед самоубийством актриса Рене Мюллер рассказала режиссеру Цайслеру историю своего 'романа' с Гитлером. Когда она пришла к нему в рейхсканцелярию и они остались одни, 'великий фюрер германской нации' начал просить Рене избивать его, топтать ногами. Личный доктор фюрера Моррел, после того как бесноватый сдох, свидетельствовал, что он давал ему в день огромное количество наркотиков; и немецким народом правил такой человек?! Скорцени, впрочем, уточнил:
- Фюрер принимал сорок пять таблеток в день - он сам называл точную цифру.
- Что это были за таблетки? Наркотики?
- Что вы! Это были желудочные лекарства. Фюрер был больным человеком, он сжигал себя во имя нации. Он не ел даже рыбы - у него был поврежден пищевод во время газовой атаки на Западном фронте в 1918 году.
(Неужели Скорцени до сих пор верил в 'желудочную болезнь'? Хотя о Гитлере он говорил охотно и с любовью. Он молчал лишь об одном человеке - о Бормане. Он говорил о нем односложно и скупо. Кроме 'верности' Бормана своему хозяину, никаких подробностей. Страх? Осторожность? Приказ молчать?)
Лео - брат Гели - обвинил Гитлера в предумышленном убийстве. Но он жил в Вене, а Вена тогда была столицей Австрии. Он обратился с просьбой к канцлеру Австрии Дольфусу провести расследование, поскольку Гели Раубал была австрийской подданной. Дольфус согласился. Этим он подписал себе смертный приговор: спустя три года он был убит. Убийство планировал Борман.
Именно Борман подставил Гитлеру следующую 'модель' для утешения - это была Энни Хофман, дочь 'партийного фотографа', того, который впоследствии откопал Еву Браун. Энни, 'чтобы не было разговоров', Борман выдал замуж за Бальдура фон Шираха - гомосексуального вождя 'гитлерюгенда'.
Во время похорон Гели, когда Гитлер был в прострации (он был в любовных прострациях неоднократно: Ева Браун травилась - с трудом отходили; и еще одна пассия, Митфорд, бросалась из окна), вместе с ним постоянно находились его 'братья' по руководству партией - Эрнст Рем и Грегор Штрассер. Они знали все. Вскорости все они были казнены своим 'братом': материал к их 'процессу' готовил Борман. Рем интересовал Бормана особенно: кадровый офицер, капитан, он после разгрома кайзера уехал в Боливию и там стал инструктором новой армии. Под его командой служил лейтенант Стресснер - в 1954 году в результате переворота он стал диктатором Парагвая. Поскольку отец Стресснера - немец, именно Борман подготовил в 1943 году документ, подписанный фюрером: Гитлер удостоверял 'арийскую полноценность' парагвайского национал-социалиста (я нашел этот документ в Перу, в архиве моего друга антифашиста Сезара Угарте). Борман, как истинный аппаратчик, всегда исповедовал постепенность. Он готовил позиции всюду - в п р о к. Он занимался проблемой 'мирового владычества' не на словах - на деле. Он готовил опорные точки гитлеризма по всему миру загодя.
- Кто был сильнее Бормана? - спрашиваю Скорцени.
Он усмехнулся:
- Гитлер.
- А еще?
- Никто.
- Гесс?
Скорцени снова закуривает - он курит одну сигарету за другой.
- Гесс - интересный индивид, - отвечает он. - Он - жертва жестокости союзников: это бесчеловечно - держать в тюрьме человека тридцать лет.
(А создавать вместе с Гитлером расовую теорию, по которой миллионы людей были обречены на уничтожение, - человечно?!)
- Вы согласны с версией Гитлера, что Гесс совершат полет в Англию, находясь в состоянии помешательства?
Скорцени помахал пальцем словно маятником. Я чувствую, какой опасный этот его палец, я ощущаю, с каким спокойствием он лежат на холодном металле спускового крючка.
- Это ерунда, - говорит он, - это был необходимый политический маневр. Вам известны особые обстоятельства, при которых фюрер поручил мне освободить дуче Италии Бенито Муссолини?
- Нет.
- Когда я был у него на приеме вместе с офицерами СС, 'зелеными СС', подчеркнул Скорцени, - фюрер спросил: 'Кто из вас знает Италию?' Я был единственным, кто посмел ответить 'знаю'. Я дважды путешествовал по Италии, один раз я проехал на мотоцикле всю страну - от оккупированного Тироля, являющегося частью Германской империи, и до Неаполя.
- Тироль и Германская империя? - я не удержался. - Это же был предмет спора между Австрией и Италией.
Скорцени вмиг изменился, улыбка сошла с его лица, и он отчеканил:
- Австрии нет. Есть Германия. Аншлюс был необходим, это был акт исторической справедливости, и незачем поносить память великого человека: даже Веймарская республика, столь угодная социал-демократическим либералам, стояла на такой же точке зрения. Мы довели до конца то, что не решались сделать г и б к и е. Я австриец, но я ощущаю свою высокую принадлежность к Великой Римской империи германской нации...
- Я оставляю за собой право считать Австрию суверенным государством...
- История нас рассудит.
- Я в этом не сомневаюсь. Однажды история нас уже рассудила.
Миссис Скорцени подняла бокал с 'хинеброй':
- Джентльмены...
На лицо Скорценн сразу же вернулась обязательная, широкая, столь открытая и располагающая улыбка. (Как же умеют б ы в ш и е играть свою роль, а?! Впрочем, б ы в ш и й ли Скорцени? Зря я его перебил, надо слушать, пить и помнить, все помнить, для того чтобы составить реестр лжи. По лжи всегда можно выстроить версию правды.)
- Мы остановились на том, что Гитлер...
Скорцени снова закурил:
- Мы остановились на мне. (Улыбка - само очарование.) Так вот, когда я ответил про то, что знаю Италию, фюрер спросил меня, что я думаю об этой стране. Я промычал что-то неопределенное, а потом решился и выпалил правду: 'Отделение юга Тироля - это кинжал, пронзивший сердца всех австрийцев'. Всех без исключения, - добавил Скорцени, глядя куда-то в мое надбровье. - И навсегда.
Миссис Скорцени потянулась за сигаретой. Отто сразу же протянул ей зажигалку - он был очень галантен и учтив.
- Так вот, - продолжал он, - фюрер отпустил всех офицеров, а мне приказал остаться. Он сказал мне, что его друга и брата Бенито Муссолини вчера предал король, а сегодня - нация: он арестован. 'Для меня дуче - воплощение последнего римского консула, - говорил фюрер. - Я верю, что Италия будет оказывать нам посильную поддержку, но я не имею права оставить в беде основателя итальянского фашизма. Я должен спасти его как можно скорее, иначе его передадут союзникам. Я поручаю эту миссию вам, Скорцени. Это задание носит чрезвычайный характер. Об этом задании вы имеете право говорить лишь с пятью лицами: Борман, Гиммлер, Геринг, Йодль, генерал Люфтваффе Штудент'. От фюрера я отправился к генералу Штуденту. Он познакомил меня с Гиммлером. Больше всего меня поразили в рейхсфюрере старые учительские очки в железной оправе. Потом пришла очередь поразиться памяти Гиммлера. Он начал вводить меня в курс дела: дал анализ политической обстановки в Италии. Он сыпал именами, как горохом по столу, он называл министров, генералов, руководителей банков - я не мог запомнить, естественно, и сотой части того, что он говорил. Полез за ручкой и блокнотом. Гиммлер изменился в долю мгновения. 'Вы с ума сошли?! - чуть не крикнул он. - Беседы со мной - это государственная тайна рейха, а тайну надо помнить без компрометирующей записи!' Рейхсфюрер вдруг снова улыбнулся - он, я потом в этом убедился, часто встречаясь с ним, умел переходить от улыбки к окрику в долю секунды - и сказал: 'Итак, мы убеждены, что Бадольо долго не продержится у власти. Итальянское правительство 'в изгнании' только что заключило договор с союзниками в Лиссабоне - это достоверные донесения агентуры, базирующейся на 'пенинсулу'. Этот факт нельзя упускать из виду никоим образом. Вам отпущены считанные часы, Скорцени'. Я закурил. Гиммлер воскликнул: 'Неужели нельзя не курить?! Не думаю, что с таким умением вести себя вы сможете выполнить наше задание. Не думаю!' И - вышел. Я посмотрел на генерала Штудента. Тот поднялся: 'Начинайте подготовку к операции'. Когда все было готово, я прибыл к фюреру и рассказал ему мой план во всех тонкостях. Он одобрил план и
