...Иногда начинаю чувствовать, что вот-вот начну 'плавать' в материале; каждое письмо надо проанализировать, заложить в картотеку, просмотреть его возможные связи с другими документами, выписать на табличку краткое содержание...
Действительно, сегодня пришли письма от друзей- историков из Варшавы, из которых явствует, что в Дзиково, на территории Польши, в бывшем поместье Вильденхоф графа фон Шверина, проходили поисковые работы. Возглавлял поиск профессор Здислав Раевский.
Основанием для этого, судя по письмам моих корреспондентов, послужили некие 'заметки профессора доктора Роде, возглавлявшего Прусский музей в Кенигсберге; он же отвечал и за похищенную Янтарную комнату'. (Где эти заметки? Их надобно заново проанализировать!) Была также исследована информация, полученная от некоего работника Киевского музея, который оказался в Восточной Пруссии, в замке Вильденхоф, где хранились похищенные русские картины и иконы. В какой мере можно верить его показаниям?
Доктор Роде обратился к городским властям в середине сорок второго года с запиской, из которой явствовало, что его музей забит сверх меры вывезенными из Советского Союза культурными ценностями; профессор н а м е к а л, что хорошо бы найти новое место для хранения краденого. Однако последовал категорический окрик фельдмаршала Кюхлера: 'Найти место для ящиков с трофеями!' И Роде ('во всем должен быть порядок!') не посмел ослушаться приказа. Нашел место. Именно тогда, как считают мои корреспонденты, и прибыла в его ведение Янтарная комната. Именно тогда он и прикинул точную цену уникального сокровища: 30 миллионов золотых рублей.
Именно тогда этот нацистский фельдмаршал Кюхлер распространил среди своих солдат приказ: 'Основной целью похода против большевистской системы является полный разгром государственной мощи и искоренение азиатского влияния на европейскую культуру. К борьбе с врагом за линией фронта все еще относятся недостаточно серьезно. Коварных, жестоких партизан и выродков-женщин все еще берут в плен; к одетым лишь наполовину в военную форму или гражданскую форму отдельным стрелкам из засад все еще относятся как к настоящим солдатам и отправляют их в лагеря для военнопленных. Снабжение питанием местных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью.
Все, в чем отечество отказывает себе и что руководство с большими трудностями посылает на фронт, солдат не должен раздавать врагу. Войска заинтересованы в ликвидации пожаров только тех зданий, которые должны быть использованы для стоянок воинских частей. Все остальное, являющееся символом бывшего господства большевиков, в том числе и здания, должно быть уничтожено. Никакие исторические или художественные ценности на Востоке не имеют значения.
Не вдаваясь в политические соображения на будущее, солдат должен выполнить двоякую задачу:
1. Полное уничтожение большевистской ереси, Советского государства и его вооруженных сил.
2. Беспощадное искоренение вражеской хитрости и жестокости и тем самым обеспечение безопасности жизни военнослужащих германской армии в России.
Только таким путем мы сможем навсегда выполнить свою историческую миссию по освобождению германского народа от азиатско-еврейской опасности'.
Каков слог, а?!
'Престиж германского солдата', 'Вермахт никогда не был вместе с Гитлером!', 'Немецкий солдат ничего не похищал!'
Еще как похищал!
...Моими корреспондентами - честными немцами из ФРГ - приводится свидетельство, что в январе 1945 года Янтарная комната была упакована в 20-30 ящиков для отправки в Саксонию - таково было указание свыше.
Отправлена ли? Вот в чем вопрос...
Глава,
в которой рассказывается о хороших людях
Поскольку Штелле, где живет Штайн, находится совсем неподалеку от 'вольного города Гамбурга', я решил сначала отправиться туда - повстречаться еще раз с людьми из полиции, которые занимаются борьбой с наркотиками, встретиться с человеком, который в гитлеровские времена сидел в лагере возле Бернтероде (через этот город пролегал трагический путь наших культурных ценностей), а потом навестить одного в высшей мере интересного ветерана.
Вообще, Гамбург - очень красивый город, пожалуй, один из самых красивых в ФРГ. В отеле вам дадут проспект - что следует обязательно посмотреть, если вы здесь впервые: и музеи, и озера, и порт, и ночной Репеербан - сотни баров, тысячи проституток, бешенство реклам. Но ни в одном справочнике среди памятных мест, рекомендованных для туристов, вы не найдете Музей Эрнста Тельмана. Но память людская - категория совершенно особая, хранят ее люди, а не официальные справочники.
...Сижу в квартире одного из создателей Музея Тельмана.
Высокий, крепкого, рабочего кроя мужчина рассказывает:
- Поскольку мы с севера, фамилия моя звучит Фридрихс. Альберт Фридрихс. 'С' на конце означает 'сын Фридриха'. Отца я помню слабо, его угнали на войну, когда мне было десять лет; он пришел домой попрощаться - в каске, с винтовкой и ранцем; повторял все время: 'Преступники!' О ком он так говорил, старый социал-демократ, организатор рабочих в нашем районе, о кайзере ли, о своих коллегах по партии, проголосовавших за кредиты на войну, я, понятно, так и не узнал: в 1915 году пришла похоронка, погиб под Ковно. Мать хотела убить нас двух братьев и двух сестер - и покончить с собою: лучше смерть сразу, чем медленное умирание от голода и холода. Мы повисли у нее на руках, закричали; нас услыхали соседи, прибежали, кое-как успокоили мать, но с той поры разум ее помутился...
В школе меня стали расспрашивать об отце. Я отмалчивался - горько говорить о больном. Потом начали докучать соболезнованиями: 'Отец погиб за кайзера'. А я ответил: 'Его убил кайзер'. Это не мои слова; я повторил взрослых, так многие тогда говорили. Директор школы вызвал полицию. Начался допрос: 'Кто это сказал тебе, дрянь?!' Допросили соседей по дому - люди молчали. Следствие 'по государственному преступлению, выразившемуся в оскорблении царствующей фамилии', кончилось безрезультатно. Тогда директор собрал в зал всех школьников и у них на глазах избил меня палкой. Я кричал: 'Почему?!' Мне кажется, это 'почему' и сделано меня марксистом, честное слово. С тех пор я всегда спрашивал себя: 'Почему так, а не иначе? В чем правда? Где ложь?'
...Когда в России произошла Февральская революция, у нас начались дискуссии и собрания, несмотря на запреты властей.
После победы нашей революции в 1918 году мы создали группу рабочей молодежи. Программа: поддержка Советской России, борьба с правыми в Германии. Возник конфликт с руководителями социал- демократии в Гамбурге; мы отошли от партии, назвали себя 'военно-социалистической молодежью', придумали форму: сандалии на босу ногу - круглый год; короткие штаны; никаких галстуков; рубашка с отложным воротничком 'шиллеркраген' - такую носил Фридрих Шиллер, в его честь и назвали, потом такая рубашка стала известна как 'тельмановка'... Мы приняли обет не пить пива, не курить, изучали Ницше и Дарвина, шли в революцию без руля и без ветрил, но тяготели к 'независимой социал-демократической партии', в которой в Гамбурге состоял Эрнст Тельман.
Однажды мы решили пригласить старшего товарища, чтоб он прочел нам реферат. Собрались в маленьком ресторанчике на Теренбекштрассе; владелец был членом организации, потому и разрешил; расселись за столом - длинноволосые, без галстуков, в сандалиях, заказали лимонад, ждем лектора. И вдруг входит Тельман! Мы были в полном восторге - еще бы, сам председатель пришел к нам! Но почему именно он?
- Я живу рядом, - объяснил Тельман, - Зименсштрассе, четыре, хочу познакомиться с молодыми соседями.
Он осмотрел нас, пересчитал пальцем - двадцать человек было в нашем 'союзе'.
Никакого реферата он читать не стал - мы спрашивали, он отвечал. Этот вечер и определил мою дальнейшую судьбу.
Был я тогда безработным, а Роза, жена Тельмана, ждала ребенка, надо было помочь женщине, потому что Эрнст почти не появлялся дома, а жизнь была трудной. Тельман пригласил меня к себе, и до пасхи 1920 года я жил у них, помогал Розе, а потом, когда малышка подросла, ушел на заработки в Бад- Зегеберг, учеником пекаря, надо было кормить брата и сестер - голодали. Работал с четырех утра до семи вечера, пек хлеб, пахал, доил коров. За малейшую провинность били смертным боем. Денег практически не платили: когда уезжал в гости домой, хозяин давал буханку хлеба - это все. Был в городке 'рабочий хоровой кружок'. Там я познакомился с другими подмастерьями: картина одна и та же - жизнь впроголодь, работа от зари до зари, даже на спевки приходилось удирать тайно, через окно: с наступлением темноты двери запирались. Мы начали подумывать о создании ячейки коммунистической молодежи, чтобы вести совместную борьбу, - поодиночке ничего не добьешься. Однажды я вернулся со спевки, влез в окно, начал красться в свою холодную конуру, а тут выскочил хозяин: он караулил меня. Здоровенный как бык, он начал дубасить меня кулаками. Я в отчаянии схватил полено и ударил его что было силы. Выскочил хозяйский сын. Я заорал: 'Уйди, убью!' Он убежал. И тогда я вывел для себя закон: сильные боятся силы; с той поры я мог ходить на наши собрания беспрепятственно. Но я один отвоевал себе это право - и то силой. Здоровый был, еще отец начал водить меня на занятия в 'рабочий спортивный клуб'. А другие ученики по-прежнему продолжали терпеть голод, издевательства, побои. И я решил устроить манифестацию в поддержку моих товарищей. В феврале 1921 года несколько сот членов Коммунистического союза молодежи из Киля и Любека пришли в наш городок, мы собрались на площади и зачитали список наиболее злобных хозяев: 'или
