Санчес. У них никто не забирает этого права... Но его заберут, силой заберут, если мы превратимся в республику свободных болтунов! Больницы для народа строит сам народ и школы тоже, и дороги, и отели, и библиотеки... То, что ты говоришь, демагогия!
Министр здравоохранения. Хорошо, а если первым пунктом твоей программы, как предлагает Лопес, мы обозначим немедленную национализацию всех банков, иностранных фирм и компаний? Это будет хорошо принято, под это можно подверстать жесткие пункты программы...
Санчес. Во-первых, с каких это пор правда стала обозначаться как 'жесткость'? Во-вторых, кто сказал, что революция отменяет такое понятие, как 'требовательность'? И, в-третьих, ты убежден, что, объявив о национализации, немедленной и безусловной, мы получим заем, без которого нам не сдвинуться с мертвой точки? Заем позволит нам поднять экономику, построить базу независимости, а уж следом за этим мы национализируем банки и земли иностранных фирм. Первым актом правительства было объявление ревизии всех договоров иностранных фирм с нашими пеонами, мы ведь взяли под защиту пеонов, разве нет? Мы положили конец бессовестной эксплуатации; движение только тогда одержит конечную победу, если оно будет постепенным и последовательным... До тех пор пока мы не получим энергии, достаточной для того, чтобы стать цивилизованной страной, всякая ура-революционная фраза на самом деле будет фразой контрреволюционной...
Директор радио и телевидения. И тем не менее я уйду в отставку, Мигель, если ты соберешь голоса и кабинет поддержит тебя...'
Дэйвид Ролл, президент наблюдательного совета 'Ролл бэнкинг корпорейшн', кончил читать этот секретный стенографический отчет о заседании правительства Гариваса, походил по своему маленькому кабинету, что располагался на сорок втором этаже здания, построенного еще его отцом, долго любовался маленькой картиной Шагала, потом вернулся к столу, нажал кнопку селектора и сказал:
- Загляни ко мне...
...Когда пришел его шурин - он любил не столько его, сколько младшую сестру Дези, на которой тот был женат, Ролл протянул ему текст.
- Ну-ка, определи, кто из этой команды служит мне? Это экзамен на то, как ты готов к своей будущей деятельности...
42
17. 10. 83 (20 часов 25 минут)
Когда Шор, ответив на большинство вопросов, объявил атаковавшим его журналистам, что он попросил итальянских коллег помочь ему задержать для допроса в качестве свидетеля жителя города Палермо синьора Витторио Фабрини, который работал в течение двух лет телохранителем Леопольдо Грацию, но при этом был связан с Доном Баллоне, подозреваемым в принадлежности к мафии, телефонные линии, связывавшие Пресс-центр в Шёнёф с Римом, оказались занятыми.
На все запросы журналистов в Риме отвечали в высшей мере корректно:
- Мы предложили синьору Витторио Фабрини, местонахождение которого неизвестно, добровольно отдаться в руки властей; мы гарантируем ему честь и достоинство; у нас пока что нет достаточных оснований подозревать этого человека, однако то глубокое уважение, которое мы испытываем к синьору Шору, обязывает нас помочь ему.
43
17.10.83 (21 час 00 минут)
В девять часов вечера Мишель позвонила Бреннеру в кабинет; его телефон не отвечал, секретарь вышла к главному редактору; Бреннер сидел в досье, просматривал документацию, связанную с Грацио; час назад из Шёнёфа с ним связался Степанов, назвал несколько имен; интересно, есть над чем подумать; увлекся. Когда Бреннер приехал домой в половине одиннадцатого, на столе лежала записка: 'Мой любимый! Я ждала тебя, как мы и договорились, до девяти, ибо мы, как и полагается каждой счастливой семье, должны были сегодня поехать на маленькое торжество к Бернару и Мадлен. Если бы ты позвонил или поручил это сделать одной из твоих редакционных бабенок, я бы задержалась, извинившись перед нашими друзьями. До свидания, Мишель'.
Бреннер пошел на кухню, открыл огромный холодильник; запасов еды могло хватить на месяц, такой емкой была морозильная камера, достал йогурт с земляникой, сливки, два ломтика ветчины, поставил кофе, наскоро перекусил, вернулся в кабинет, набрал номер Бернара, там, понятно, никто не Ответил; только безумцы при нынешней дороговизне устраивают вечеринки дома; значительно дешевле посидеть где-нибудь поблизости в небольшом ресторанчике и выпить вина; держать служанку, которая готовит еду и моет посуду, ныне могут только миллионеры.
'Ездить по кабачкам вокруг их дома? - подумал Бреннер. - Искать? А если они рванули в 'Купель'? Или в 'Клозери де Лила'? Или куда-нибудь в Латинский квартал? Там сейчас довольно дешевые итальянцы, очень вкусно кормят, вино сказочное, одно 'Лямбруско' чего стоит... Нет, все-таки характер у Мишель чудовищный... Я, конечно, не сахар, но нельзя же так, работаю до кровавого пота, неужели непонятно?! Непонятно, - сказал он себе, - потому что она никогда не работала, не знает, что это такое, как бы я ни пытался ей объяснить. Опыт, да здравствует опыт, только он примиряет человека с миром, а значит, и с теми, кто этот мир населяет...'
Бреннер любил Мишель, и все его случайные, а потому быстротечные связи с женщинами были следствием домашних сцен; первый раз это случилось через одиннадцать месяцев после свадьбы; позвонил Франсуа и сказал, что хотел бы навестить Бреннера; 'Знаешь, я бы приехал с моей невестой, с Лолой, мы женимся, она, оказывается, прекрасно знает Мишель, учились в одном колледже'. - 'Мишель, - крикнул тогда Бреннер, - к нам едет Франсуа с Лолой, это твоя подруга!' 'Если эта лупоглазая сволочь приедет сюда, - очень спокойно, только закаменев лицом, ответила Мишель, - я уйду из дома'. Бреннер зажал трубку ладонью, чтобы разговор не услышал Франсуа. 'В чем дело, Мишель? Франсуа на ней женится, я не могу отказать другу, он ведь и тебя любит, как сестру'. 'Я сказала, - так же спокойно ответила Мишель, - если он привезет эту девку, которая считала себя самой гениальной в классе и пялила на всех свои голубые блюдца, думая, что она неотразима, я, сказала уже, уйду из дома, можешь их принимать сам'. Бреннер сказал Франсуа: 'Давайте, ребята, Мишель ждет вас', - положил трубку и отправился в спальню ублажать жену. Та одевалась. 'Ну что с тобой? - спросил он. - Нельзя же так, родная... Если ты не любишь ее, то не будь жестокой к Франсуа'. - 'А ты не будь жестоким ко мне'. - 'Но почему?! - закричал он. - Объясни мне, отчего такое упорство?! Она предала тебя? Увела любимого? Отравила папу?' - 'Нет, просто я не могу ее видеть, и все тут. Когда мне можно вернуться домой? Сколько времени ты намерен сюсюкать с ними?' - 'Мишель, ну зачем ты так? В конце концов, отнесись к этому визиту, как к нужному! Франсуа дает мне работу, за которую хорошо платят, на эти деньги я содержу тебя так, как ты к этому привыкла!' - 'Не смей меня упрекать!' - 'Я не упрекаю, просто пытаюсь тебе объяснить, почему этот визит нельзя отменить!' Мишель вышла в прихожую, накинула плащ; Бреннер снял плащ с нее; сказал, что встретит Франсуа у подъезда; в ярости ходил по улице, ожидая, когда тот подъедет... Франсуа выскочил из машины радостный; 'Познакомься, в наш самый счастливый день мы решили приехать к Мишель и тебе'. Лола держала в руках огромный букет роз. 'Мишель была самой красивой и умной в классе, - сказала она, - я перед ней преклонялась, да разве я одна? Все, все без исключения!' - 'Мы заказали столик в 'Секте', - объявил Франсуа, - заберем Мишель и попируем'. Бреннер, ощущая ненависть к себе, начал униженно лгать про то, что Мишель ждет врача, подскочила температура, озноб, как бы не корь, сейчас, говорят, эпидемия, она боится вас заразить, просила поцеловать Лолу. 'Я привезу врача, - предложила Лола, - мой друг Патрик, ты его знаешь, Франсуа, лучший специалист по инфекционным заболеваниям'. - 'Нет, нет, - растерялся Бреннер, - спасибо, я уже пригласил доктора, созвонимся позже, я обязательно свяжусь с вами, друзья, поздравляю тебя, Франсуа, рад, что у тебя такая красивая и добрая подруга, Мишель обожает Лолу, она рассказывала о ней так много хорошего...'
Он вернулся домой, чувствуя себя обгаженным; какой-то ничтожный, жалкий подкаблучник, настоящий мужчина никогда бы не допустил подобного. 'Ты удовлетворена? - спросил Бреннер. - Я не пустил их'. - 'Ах, какое мужество, отозвалась Мишель. - Не пустить в семейный дом шлюху!' 'Но она говорила о тебе так, как могут говорить только о подруге'. - 'Ну, конечно, я мегера, а эта особа - лучший в мире человек, тебе ведь всегда нравились блондинки'. - 'Ты сошла с ума? Или начинаются месячные?' - 'Мерзавец, сказала Мишель, - не припутывай физиологию!'
Бреннер вышел из дома, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.
Денег не было, он еще не зарабатывал тогда, еле сводил концы с концами, одолжил у Люсьена триста франков, поехал на Клиши, крепко выпил, сторговал старую проститутку в высоких лаковых сапогах, зашел в ее номер на третьем этаже маленького пансиона, наскоро переспал с ней, лишь бы потушить в себе гнев и острое чувство неприязни, возникшее к Мишель, потом уехал к тетке, она жила возле Эйфелевой башни,
