почти никто не знает, что написал сценарий к этой ленте Павел Нилин... Помнят его 'Жестокость', 'Испытательный срок', особенно те, кому запал в сердце Венька Малышев, но сколько их, таких памятливых?! Увы, помнят, как правило, то, что повторяют бесчисленное количество раз... А то, что как откровение входит в тебя, растворяется в тебе и ты вбираешь в себя Веньку Малышева или романтиков Паустовского, или булгаковского Воланда, и они делаются частью твоего 'я', и ты не можешь их вычленить, редкостно, ибо талантливо и не нуждается в том, чтобы про это долдонили или повторяли... Вот ведь как устроена эта жизнь: порою помнишь ненужное, чужое, то, что на слуху, а то, без чего трудно жить, вбираешь в себя, забывая того, кто был прародителем этой, теперь уже твоей, части души...
На маленьком пароходике было всего пять человек; конец туристского сезона в Марселе подобен празднику рождества на улицах пусто, грустно и одиноко; этот день принадлежит дому, семье, никаких гостей, только свои, заранее известно, кому какой достанется подарок, нет ощущения шумного застолья, оно бывает только у нас: нагрянул в гости, пусть у хозяина ничего нет в холодильнике, не важно, он пойдет к соседям, глядишь, на столе бутылочка подоспела, винегрет сообразит - картошка, лук, соленый огурец, чесночок и свекла, сейчас такое стали меньше готовить, все больше ударяют по кулинарии, а раньше, особенно в первые послевоенные годы винегрет был главным угощением в любом доме.
'Черт, как хочется домой, - подумал Степанов, ощущая вкус винегрета. - Приехать к Сане, Аверкину Семену или к Кирсанову, тот всегда делает винегрет, старый, добрый, наивно-хитрый доктор, скоро исполнится семьдесят, а впервые мы с ним поехали на охоту, когда ему еще не было сорока, а тебе самому только-только стукнуло четверть века... Остановись, мгновение, остановись, бога ради! А про винегрет ты не зря все время думаешь, - сказал он себе, будь проклято это твое ассоциативное мышление. Ты берешь себе тайм-аут, как в баскетболе, когда устал и надо собраться перед решительным броском, который определит исход встречи... Ты ищешь путь к достижению своей цели, потому-то и вспоминаешь то, что дорого тебе, что дает возможность закрыть глаза, расслабиться, а потом резко встать и сделать бросок - для победы... Я ломлюсь в закрытые двери, в этом моя ошибка; я должен устроить так, чтобы тот человек, с которым мне надо поговорить, был заинтересован во встрече, как и я, если не больше... Ну, хорошо, а как этого добиться? Очень просто, - понял Степанов, - здесь, на Западе, все делает паблисити, здесь можно написать гениальную книгу и умереть в безвестности, если ты плохой коммивояжер собственного таланта, не имеешь связи с прессой и лишен дерзостного качества саморекламы. Надо было послать тем, с кем я хотел говорить, фотокопию обложек моих книг, изданных здесь, оттиски критических статей и фоторепортажи обо мне... Конечно, стыдно, это у нас просто-напросто невозможно, хотя нет, возможно, увы, но отношение к такого рода коммивояжерству презрительное, прямо противоположное здешнему... И этой самой Люси Лоран я должен был отправить фотографии, но сейчас время упущено, значит, надо пойти в газету и попросить коллег, чтобы они представили ей меня, тогда будет легче говорить с ней, вот уж воистину задним умом крепок...'
На острове Иф было пусто; два вездесущих японца щелкали своими диковинными камерами все и всех; узкая дорога, что вела в тюрьму, на вершину горы, пахла прошедшим летом, камни еще хранили тепло солнца.
...Камеры в тюрьме были игрушечными, каземат полуразвалившийся; лучше б не приплывать сюда; Дюма придумал свой Иф пострашнее, совсем другой.
...Вернувшись в Марсель, Степанов сразу же отправился в редакцию, предварительно попросив своего парижского издателя (связался из автомата на набережной) позвонить здешним газетчикам.
...Через час он шел на встречу с мадемуазель Лоран; она попросила Степанова приехать на набережную; встретимся возле причала 'Остров Иф', я буду в красном платье, очень худая, усмехнулась Люси, похожа на сушеную рыбу.
- Мне бы не очень-то хотелось говорить об этом, - Люси Лоран потянулась за сигаретами; курила 'голуаз', черные, самые крепкие, без фильтра.
- Я понимаю, - ответил Степанов. - Простите меня, бога ради... Но речь идет о том, чтобы не дать свершиться новому злу... Она жестко усмехнулась.
- Все равно свершится.
- Может быть. Но, если не попробовать помешать этому, станет стыдно смотреть на свое отражение в зеркале.
- Не смотритесь.
Степанов заставил себя улыбнуться.
- А как же бриться?
Женщина сухо поинтересовалась:
- Что вам от меня нужно?
- Мне важно узнать, кто стоял за тем варварским бизнесом, в который вовлекли вас, конкретно. Вам знакомо имя Дона Баллоне?
- Нет.
- А его адвоката Ферручи?
- Нет.
- Вы давали показания полиции по поводу всего с вами случившегося?
- Считаете, что после таких показаний мне можно было бы продолжать жить в этом городе? Да и вообще во Франции?
- Но вы же дали интервью газетам...
- И прокляла себя за это.
- Вы допускаете мысль, что этот страшный бизнес может продолжаться?
- Он продолжается.
- И вы спокойно к этому относитесь?
Лицо женщины собралось в какую-то странную гримасу, потом она тихо засмеялась.
- Я отношусь к этому с радостью... Не я одна... Знаете, как приятно, если не только ты извозилась в дерьме и сломала себе жизнь...
- Я не верю вам, - сказал Степанов убежденно. - Я вам не верю.
- Вы не верите мне, потому что не испытывали того, что пришлось испытать мне... Когда твой рабочий день начинается в восемь утра, а кончается в три ночи, когда ты перестаешь быть человеком, а становишься подстилкой, когда четыре раза в году привозят доктора и он делает тебе аборт, но перед тем, как положить в кресло, тоже считает своим долгом посопеть с тобою на дармовщинку... Если бы я могла написать обо всем, что мне пришлось пережить, я бы отдала это Лелюшу или Годару, получился бы неплохой фильм, но я не могу об этом писать, потому что у меня разорвется сердце... Оно и сейчас, когда я говорю с вами, болит, и рука холодеет...
- А вам не захотелось найти людей, которые поместили в газете объявление о 'выгодной работе на берегу моря'?
- Этот человек сам нашел меня, месье Степанов, он меня нашел вскорости после того, как я вырвалась оттуда... Я живу в квартире, которую он мне купил, и я получаю от него ежемесячную дотацию, на которую безбедно существую.
- Вы можете назвать его имя?
- Могу. - Женщина снова закурила. - Вы сами его назвали только что. Да, это адвокат Ферручи, вы правы.
- Вас кто-нибудь предупредил, что я стану спрашивать об этих людях?
Женщина вскинула голову; в ее больших глазах, скрытых темными стеклами очков, метнулся страх.
- Почему вы так решили?
- Потому что литератор умеет чувствовать так же, как женщина... Я это почувствовал, мадемуазель Лоран...
- Зачем вам эта история? Какое вам дело до моей судьбы? Почему вы считаете возможным вообще говорить со мной обо всем этом?!
- Я вам отвечу... Вы вправе передать мои слова тем, кто звонил вам после того, как журналисты попросили найти для меня время... Вас же заставят передать содержание нашей беседы, разве нет? Вот я и даю вам карт-бланш, передайте им слово в слово то, что я сейчас скажу... Это фашизм, когда женщину продают в рабство... А фашизм надо уничтожать... Любым способом. Я подчеркиваю - любым... Те люди,
