стран, заигрыванием с плебсом в дни побед и жесточайшим террором, когда держава балансировала на грани войны и мира... Тенденция ответственности присуща ныне в Европе в первую очередь социализму, который, как никакое другое учение, во главу угла ставит вопрос устойчивости хозяйственных отношений между индивидами, странами и континентами...
...Спорили жарко; фрэнк По невольно любовался отрешенными лицами людей, в них была какая-то особая доверчивость, заинтересованная убежденность. Он, правда, в глубине- души напряженно ждал момента, когда какой-нибудь красный станет подкрадываться к спорщикам, подталкивая их к тому, во имя чего он, Фрэнк, начал свою работу здесь, - к заговору против Штатов, против идеи свободного мира; никто, однако, не вел себя так, просто каждый говорил о том, что волновало его.
'Нелсон Перифуа прав, - думал Фрэнк, возвращаясь к себе на мансарду ранним утром; пахло жареными каштанами и цветущими липами, - в библиотеке у Роберта собираются чистые люди, они остро ощущают зыбкость сегодняшнего мира, только поэтому и говорят о социализме как о панацее против катастрофы и лишь поэтому на первый план выдвигают свою Европу. С ними надо работать, они отнюдь не потеряны для будущего'.
...Назавтра он позвонил Тузенбергу, пригласил его выпить кофе и предложил выступить с циклом статей в 'Стар' получил в резидентуре информацию, что парень нищенствует, живет впроголодь, снимает комнату в общежитии за сорок километров от Парижа.
Тузенберг с радостью согласился; через два дня принес пятнадцать страниц текста. Три дня они над ним работали; франк По осторожно правил; Тузенберг спорил; спор был дружеский; пришли к компромиссу; наиболее опасные места удалось переписать, купировать, снабдить комментариями; через полгода Фрэнк (после того уже, как обзавелся связями в мире европейских журналистов) протолкнул два его эссе в журналы Нидерландов и Швеции; снова ругались до хрипоты, и снова Фрэнк победил; потом он помог Тузенбергу организовать маленький еженедельник в Гейдельберге; так закрепился он в леворадикальном издании, редактором которого стал его друг, печатавший от поры до поры те материалы, которые просил его опубликовать Фрэнк По, за дружбу надо уметь платить; Тузенберг делал это, опять-таки споря, ярясь порою, но делал.
Потом через Тузенберга 'левый американец', как говорили теперь о Фрэнке, смог продвинуть в крайне радикальный испанский журнал 'Ла революсьон' Анхеля Алегриа из Мадрида; публикации его были до того хлесткими, обращенными как против английского 'традиционного империализма', так и против Кремля, что вскорости открыли филиал журнала в Италии, издание стало рентабельным, прекрасно расходилось среди студенческой молодежи.
О Фрэнке заговорили в Лэнгли как о перспективном по-настоящему человеке. Тогда- то в европейскую резидентуру ЦРУ и пришло указание готовить его на проверку сломом.
...Именно поэтому шеф парижской резидентуры ЦРУ, слушая в машине (он запарковал ее неподалеку от дома Вернье) разговор Вернье с дочерью, все больше и больше убеждался в том, что операцию, которую все-таки придется (а ему этого не хотелось) провести сегодня же, чтобы не дать уйти столь опасной информации, надо поручить не кому-нибудь, а именно Фрэнку По.
'Рискованно, - сказал он себе, - за эти два года парень привык считать себя идеологом, но если Лэнгли требует проверить его на слом, то лучшего момента для такого рода экзамена я вряд ли дождусь...'
И, продолжая слушать через микронаушник вбивающие слова Вернье, шепот Гала о том, что готов чай, чирканье спичек Мари, ее звонки в пансион, где она искала 'месье Степанофф', шеф включил рацию, попросил срочно найти Джорджа (псевдоним Фрэнка По) и установить, где сейчас находится Племянник (кличка доверенного человека Дона Баллоне, с которым через сложную цепь была связана здешняя резидентура).
83
26.10.83 (18 часов 06 минут)
Ганс Либих и Иоганн Шевц затянули друг на Друге пуленепробиваемые жилеты, проверили маленький миномет, установленный на балконе, положили на подставочки карабины с оптическими прицелами и пошли в кухню готовить обед.
(Как только автомобиль выедет из президентского дворца, должен позвонить Саттори; он спросит, нельзя ли пригласить к аппарату Эусебио; это значит, через восемь минут 'объект' будет здесь, на калье Магельянес, в зоне обстрела.
После того как террористы поразят 'объект' в движущейся машине, им надлежит в течение полутора минут сбежать по лестнице во двор; там ожидает Здравко в автомобиле марки 'фиат'; он вывозит их на авениду де Либертад, к дому 174; тормозит возле автомобиля 'мерседес', номерной знак 'ГАК-04.411'; ключ в зажигании; Либих и Шевц пересаживаются в эту машину и отправляются в мотель 'Холидэй инн'; два номера для них забронировано; вечером Саттори отвозит их в порт, где стоит лайнер 'Гамбург'; отправление в 23.50. Саттори вручает каждому по семь тысяч долларов; следующая встреча в Западном Берлине, в испанском ресторане на Курфюрстендам через сорок семь дней, в двадцать три часа по среднеевропейскому времени.
Такова легенда операции.
На самом же деле Либих и Шевц должны быть расстреляны сразу, как только выбегут во двор; исполнителем утвержден Франсуа, квартира ему снята в доме напротив, практику проходил в Миннесоте, на базе ЦРУ 'фривинд 47'.
Сам Франсуа скончается через пять минут после того, как выполнит задание; за завтраком он получит от Саттори бутылку 'фанты', обработанную в подразделении ЦРУ, которое экспериментирует с ядами.)
- Поэт, хочешь мяса? - спросил Ганс.
- Нет, - Шевц покачал головой. - Я вообще стараюсь не есть мяса, ты же знаешь.
- Надо мышцам дать побольше калорий, - возразил Либих. Бегать придется много, как цирковому артисту.
- Те не бегают, - отмахнулся Шевц. - У них совершенно другой вид тренировок. Для них самое главное - прыжки. Я в свое время написал поэму 'Цирк', ее, конечно, зарубили, кругом на ключевых постах сидят левые, агенты КГБ и евреи, они чувствуют мой дух, они снабжены какими-то тайными устройствами, чтобы определять, в ком царит высокий дух нации, а кто готов продаться за гроши, только б угодить левым, всем- этим интернациональным нелюдям. Ты кем был раньше?
- Я был и останусь Либихом... Красиво звучит - Либих, да? Я люблю произносить мою фамилию вслух, она похожа на морской прибой...
- Честолюбие - не наша черта, Либих, это не присуще арийцам; наша сила в общности, в подчинении собственного 'я' делу национального возрождения... Слушай, поджарь мне сыра, а? Любишь жареный сыр?
- Я люблю мясо, полусырое, с травками... Знаешь, где оно самое вкусное? У аргентинцев, там, говорят, какие-то особые луга, ветер с океана, солнце, трава поэтому очень сочная, мясо берет в себя ее силу, хранит ее...
- Подожди, - перебил Шевц, хрустнул суставами тонких пальцев с обгрызанными ногтями, - а что если машина опоздает?
- Тогда плохо. Нас с тобою арестуют и будут пытать... О, это очень интересно... Тебе станут медленно всовывать тонкие стальные иголки под ногти и заглядывать в глаза, и ты будешь видеть себя - корчащегося, окровавленного, со спутанными потными волосами - в зрачках людей, которые обступят тебя... Это ведь так сладостно - видеть страдание подобного себе...
- Тебя пытали?
Либих покачал головой.
- Мне приходилось это делать, когда работал в Африке... Я не дамся, - он тронул воротник рубашки, где была вшита ампула с ядом. - Хрусь, и в дамки!
- Здесь не пытают, - странно усмехнувшись, сказал Шевц. - Либералы. Санчес - добреди патер, он увещевает...
- После того, как мы его уберем, станут пытать.
- У меня есть стихи про ужас... Хочешь, прочитаю?
- Валяй, только сначала я переверну мясо...
'Он похож на мою мать, - подумал Шевц. - Старуха тоже могла греметь кастрюлями или, пыхтя, мыть полы, показывая, как ей тяжело, когда я сидел за столом и сочинял стихи. Точно, он такой же самовлюбленный, только о себе думает. Может, больной? Все психи живут собою, остальные для них ничто, фигуры, необходимые, чтобы слушать их тирады и молча соглашаться со всем. Бедный я, бедный, у всех
