возможность заметить, научилась владеть собою, мужественно сдерживает крайние проявления характера (увы, из-за болезни не всегда ровного), я опасаюсь, что курс, предложенный Вами, не принесет облегчения.
Она тяжко переживает то, что лишена средств, хотя занимается рукоделием, подыскав достойных заказчиц, и много времени проводит за пишущей машинкой. На все мои просьбы отдыхать Этол отвечает решительным и несколько раздраженным отказом: 'Я должна сама зарабатывать на жизнь!'
Как нужно поступить, чтобы понудить ее оставить ненужную работу и большую часть дня проводить на веранде, под пледом?
По-моему, единственный человек, кого она послушается, это Вы, дорогой доктор Якобсон. На Вас у меня вся надежда.
С глубоким уважением
Ваша миссис Роч'.
30
'Дорогая миссис Роч!
Обещаю сделать все, что в моих силах, дабы повлиять на Этол, хотя ее характер весьма сложен, что Вам известно лучше, чем мне.
Могу сказать со всей честностью, что легочные больные, особенно в ее состоянии, живут в мире иллюзорном. Главным лекарственным препаратом для них является Надежда, а панацеей, дающей возможность верить в благополучный исход недуга - иллюзия близкого свидания с тем, кого она любит и в кого безоговорочно верит.
В Нью-Йорке был случай, когда туберкулезная девочка загадала, что умрет в тот день, когда облетит последний лист на стене дома, куда выходило ее окно. Родители подрядили художника, и он нарисовал тот лист, и девочка пережила зиму, а весной у нее настало облегчение.
Но существует ли художник в той ситуации, с которой столкнулась несчастная Этол?
Ваш доктор Якобсон'.
31
'Мой милый!
Ты не представляешь, как много радости доставляет всем наша Маргарет. Ее сердце, ум и такт восхищают меня с каждым днем все больше и больше. Я не успеваю записывать ее новые фразы, так они курьезны и быстролетны. Она шутит, как ты, 'между прочим', пробрасывая уморительные выражения с безучастным лицом. Когда я заливаюсь от смеха ее шуткам, она делает вид, что не понимает, отчего я так смеюсь.
Я много работаю. Заказы сыплются со всех сторон, и поэтому я, от себя ничего не отрывая, шлю тебе десять долларов. Они вполне могут тебе пригодиться.
Мое здоровье хорошо, как никогда. Я окрепла у мамы. Приступы легкого кашля кончились совершенно.
Пожалуйста, не волнуйся о нас. Делай то, что тебе надлежит. Докажи низким людям, что ты призван для того, чтобы писать прекрасные рассказы, а не сидеть в камере вместе с исчадиями ада, ворами, растратчиками и насильниками. Все те, кто знает тебя, по-прежнему убеждены в твоей совершенной невиновности.
Вчера мне прислал записку милейший ветеран и основатель 'Первого Национального' Майкл Ф. Смайли. Он молил меня срочно прийти к нему, в клинику доктора Якобсона. Почерк был ужасен, рука дрожала. Несмотря на легкий озноб, я отправилась к нему, но у него в палате уже находился священник. Старый Майкл умер тихо и внезапно для всех.
Я видела его раньше, помнила его грубоватым, лишенным сентиментальности, рубящим сплеча, и поэтому была удивлена стилем записки. 'Я должен немедленно открыть Вам, моя несчастная Этол, нечто крайне важное. Это может изменить Вашу судьбу. Спешите!' Что он намеревался открыть мне, как ты думаешь?
Маргарет ждет не дождется приезда в город цирка. Представление обещает быть очень интересным. Все дети готовятся к празднику.
Как мы и уговорились, Маргарет было сказано, что папа находится в дальнем путешествии, но больше всего я боюсь, если кто-нибудь из жестоких людей расскажет своим детям или внукам правду. Что мне тогда говорить маленькой?
Милый, я считаю каждый час нашей разлуки и постоянно молюсь за тебя.
Твоя Этол'.
32
'Любовь моя!
Это будет страшно, если кто-нибудь скажет Маргарет ужасную правду про ее беспутного отца. Заклинаю тебя сделать все, что можно, только б этого не случилось. Надо придумать так, чтобы девочка выходила в город только с тобою или с доброй миссис Роч, а в дом приглашать лишь внуков и детей верных друзей, которые умеют молчать и верить. Ты не можешь представить себе, какая это будет травма для маленькой, если ей скажут: 'Твой папа вор, он убежал из города, и его ищет полиция'. Прошу тебя, сжигай все мои письма! Время летит безудержно, пройдет год-два, Маргарет научится читать, и представь только, что будет, если она увидит мои письма.
Родная, ты писала, что чувствуешь себя хорошо, но двумя абзацами ниже призналась, что шла к Майклу Ф. Смайли, несмотря на озноб. Отчего у тебя озноб? Ведь на улице так тепло... Ты что-то скрываешь от меня, я чувствую.
Этол, скажи правду: может быть, мне вернуться? Может быть, мне надо быть подле тебя сейчас, если ты ощущаешь озноб даже в жаркие дни? Будь что будет, я сделал много заготовок, я не все еще успел записать, потому что навык, ремесло приходят не сразу, но от рассказа к рассказу (даже те, которые я рву и сжигаю) я чувствую себя все более и более уверенным. У меня написано четыре вещи, а в голове отлилось еще двенадцать. Это уже книжка. Конечно, много чепухи и натяжек, но пара-тройка удачных фраз, пара любопытных характеров все же удались мне.
Каждый день я ощущаю, как перо все более и более послушно мне. Словно ученик плотника, я складываю бревна и перестаю бояться, что они, покосившись, осядут и покатятся наземь. Я никогда не думал, что навык имеет такое значение для профессионального литератора. Раньше, когда я получал свои сто баков в Банке, и приходил к тебе, и пил кофе, и любовался Маргарет, и сочинял ей сказки, а потом, уложив ее, отправлялся к столу, за работу, я был похож на самодовольного набоба, уверенного в своей абсолютной правоте, всезнании и силе. Нет, делить себя нельзя, только занятие одним, главным и единственным делом может дать надежду на какой-то, пусть маленький, но все же успех.
Любимая, попроси наших добрых соседей узнать, не оставил ли Майкл Ф. Смайли для меня какого- нибудь письма? Или, может, он вызывал перед кончиной кого-либо из адвокатов, дружески к нам расположенных?
Целую тебя, моя нежность. Целую маленькую.
Твой Билл'.
33
'Уважаемый мистер Сидней!
Литературное агентство 'Макгиббон энд бразерз' поручило мне ознакомиться с рассказами, присланными Вами для продажи в журналы или газеты.
Я внимательно ознакомился с Вашими сочинениями, прочитал их дважды, сделал кое-какие заметки на полях карандашом (Вы вольны стереть их, карандаш был тонко заточен, грифель мягок) и решил написать Вам чисто человеческое, дружеское письмо, а не рецензию, которую вменено в обязанность сочинять литературным критикам.
Я долго не мог ответить самому себе на вопрос: во имя чего Вы пишете т а к и е рассказы? Ведь даже Эдгар По, мастер добротного класса, поставил себя вне серьезной литературы тем, что на первый план выдвигал сюжет, интригу, захватывающую коллизию, но не характеры и проблемы. Неужели Вы хотите добиться легкого, а значит, кратковременного успеха у мало читающей публики? Но ведь она откладывает в сторону шедевры мировой литературы из-за их 'сложности' и коротает время, пролистывая пухлые тома Александра Дюма или же короткие новеллы Мопассана. Тот ли уровень?!
Поверьте, легкий успех кружит голову, но какая гамма трагических переживаний ждет литератора, когда успех минул и настало тяжелое время безвестности?!
Меня огорчило мелкотемье Ваших литературных опытов. Вы пытаетсь создать образы людей, которые исполнены благородства, честности и отваги. Много Вы таких видели на своем веку? Положа руку на сердце, признайтесь, что более всего Вам встречались такие типы, которые продадут за доллар, оставят в трудную минуту, отобьют любимую, помешают в бизнесе... Разве не коварство отличает значительное большинство рода человеческого?! Представьте, что Вы построили прекрасный дом, открыли салун, к Вам идут люди, Вы хорошо зарабатываете, дело процветает... Но разве это будет радовать Ваших соседей? Разве Вам не
