В конце переулка показывается К у б ы ш к а; она, как утка, переваливается из стороны в сторону, выходит вперед, и останавливается напротив веранды.
К у б ы ш к а (отдувается, вытирает со лба пот). Ух ты, ну и жара, прямо как в адском пекле, а может быть, и похуже того! пока доберешься сюда по этим чертовым кривым переулкам с заколоченными крест-накрест окнами и дверьми забытых домов, по этим раскаленным от солнца булыжникам, то не захочешь и жить, так славно тебя припечете и кто только выдумал все эти кривые, оканчивающиеся обрывами закоулки, все эти канавы и рытвины, прорытые на пути доброго человека? кто только выдумал все эти заброшенные дома, просевшие от времени крыши, трухлявые лестницы и веранды, на которых годами сидят местные, пускающие разноцветные пузыри идиоты; кто только выдумал весь этот заброшенный, пропеченный на сковородке город у моря, из которого нормальные люди давным-давно сломя голову убежали, и в котором остались теперь только старые, больные и несчастные женщины, вынужденные по этой жаре ковылять неизвестно куда, рискуя или сломать себе ногу в канаве, или заживо испечься на раскаленных камнях?
Г р а ф. Наверное, Господь Бог.
К у б ы ш к а (не слыша его). И кто, не пойму, заставляет меня, несчастную одинокую женщину, вскакивать с кровати в самое что ни на есть страшное пекло, оставлять покой и прохладу родного, от матери и бабки доставшегося очага, и бежать, как влюбленная девушка, как коза по горным каменистым тропинкам, в неизвестную и непонятную даль; испытывая в душе такое странное томление и беспокойство, какое не испытывала я уже лет сто, а может, и двести?
Г р а ф (насмешливо). Наверное, дьявол!
К у б ы ш к а (от жары ничего не замечая и не слыша вокруг). Да, вот именно, испытывая странное и непонятное беспокойство, какое, бывало, испытывала я, будучи юной девушкой, в такие забытые древние времена, что уж и не упомню теперь, были они когда-нибудь со мной, или не были; и что это право, за напасть такая прицепилась ко мне, словно злая осенняя муха, хотя за окном вовсе и не осень сейчас, а весна, да к тому же такая, что иному лету завидно станет от этой несусветной жары?
Г р а ф (так же насмешливо). Наверное, Кубышка, это весна на тебя так сильно подействовала.
К у б ы ш к а (по-прежнему ничего не слыша). И ведь вроде бы все осталось вокруг, как и прежде: по-прежнему дешевая камбала и ставрида гниет на набережной в глубоких, сплетенных из гибкой лозы корзинах; по-прежнему каждый день шатается в порту всякая приезжая матросская рвань, пропивая в пивной последнюю, заработанную в далеких морях копейку и выклянчивая у добрых людей подаяние, которое добрые люди ей, конечно же, не дают; по-прежнему добрые люди или работают, не покладая рук, как Красавчик, в надежде заслужить себе в будущем спокойную и приятную старость, или, как я, Афродита и Чесночок, наслаждаются этой самой покойной старостью; хотя, если честно признаться, никому из нас еще и сорока не исполнилось.
Г р а ф. По-прежнему, да не совсем, подруга Кубышка! прозвенел третий звонок, публика затаила дыхание, занавес бесшумно раздвинулся, и второе, оно же последнее, действие пьесы стремительно спешит к своему завершению; скоро, очень скоро закончишь играть ты, подруга Кубышка!
К у б ы ш к а (продолжает, словно бы читая отведенную ей роль). Все вроде бы так, как и было до этого: по-прежнему кто-то зашибает деньгу, по-прежнему сладко спит до вечера Афродита, перемывает чьи-то косточки Чесночок, торгуясь на рынке за пучок засушенной зелени, разносит посетителям пенные кружки Анна, и только лишь я, несчастная и одинокая, лишенная настоящего имени женщина, бегу по этим раскаленным камням, словно бы от чумы, – бегу, подгоняемая неведомой силой, словно бы спеша на волшебное представление, которое без меня начаться не может.
Г р а ф. Не может. Кубышка, без тебя не может никак!
К у б ы ш к а (наконец-то замечая Г р а ф а). А, это ты, несчастный маленький идиот?! что, все сидишь, протирая штаны, все пускаешь слюни и сопли, воображая в уме всяческие невероятные приключения?
Г р а ф (улыбаясь все той же странной улыбкой). Да, это я, достойная женщина. Все сижу, все пускаю слюни и сопли, все воображаю разные приключения; не поднимешься ли и ты ко мне, уставшая женщина, не составишь ли несчастному идиоту компанию? не поучишь ли его уму- разуму, пока никого вокруг еще нет, и некому по этой причине дать такому злодею, как я, пару-другую дельных, необходимых в жизни советов?
К у б ы ш к а (с трудом соображая из-за жары, не замечая издевки). И то правда, почему бы и не подняться, не посидеть с тобой на веранде, переждав это ужасное пекло; почему бы и не дать идиоту парочку дельных, необходимых в жизни советов? не для того же я тащилась сюда по жаре, чтобы затем поворачивать восвояси; поднимусь, да посижу с тобой часок или два, подожду пробуждения Афродиты, поучу тебя, несчастный болван, уму-разуму; а там, глядишь, и другие к этому времени подойдут.
Кряхтя, забирается по лестнице на веранду, садится на подставленный Г р а ф о м стул.
Г р а ф (нарочито суетится). Пожалуйста, дорогая Кубышка, усаживайся, отдыхай после долгой дороги; не жмет ли тебе где-нибудь в узких местах, не давит ли, и не капает сверху на голову?
К у б ы ш к а (не понимая иронии). Да ты, видимо, совсем уж спятил, несчастный злодей, – как может мне капать на голову, когда на небе ни облачка, ни даже маленькой тучки? сиди уж потихоньку в своем кресле-качалке, пускай сопли и пузыри, и не говори о том, чего не существует в природе; нигде мне ничего не жмет и не капает, а только устала я, как самая распоследняя дура, тащась к тебе на веранду, как на свои собственные поминки.
Г р а ф (театрально всплескивая руками). Ах, дорогая Кубышка, как же недалеко ушла ты от истины! именно на свои собственные поминки, именно на них пришла ты сюда на веранду!
К у б ы ш к а (гневно, безуспешно пытаясь подняться на ноги). Да что ты несешь такое, щенок, совсем, видимо, ошалел от жары? до моих поминок еще никто здесь не дожил; скорее я на твоих поминках, сопляк, попирую!
Г р а ф (так же театрально). Ах, не гневайся, дорогая Кубышка, не гневайся, недалекая, лишенная, как персонаж пьесы абсурда, своего родного имени женщина! не гневайся, ибо уже ничего не изменишь, ибо из песни слова не выкинешь, и если в тексте записано, что ты сегодня должна умереть, то, как ни крути, а сегодня это непременно случится!
К у б ы ш к а (кричит во все горло). Афродита, Афродита, немедленно просыпайся! просыпайся, черт тебя побери! тебя и твоего полоумного сына.
Из окна выглядывает всклокоченная голова А ф р о д и т ы.
А ф р о д и т а (вращает из стороны в сторону глазами; она не вполне еще проснулась). Это кто тут орет, как приговоренная к смерти свинья, которую на веревке тащат на бойню? это ты тут, Кубышка, орешь, как дородная свиноматка под ножом мясника, который по ошибке всадил ей лезвие не туда, куда следует? это тебя кто-то режет посреди ясного белого дня?
К у б ы ш к а. Меня, ох, меня, Афродита, будь он неладен, твой полоумный сынок! без ножа зарезал, злодей; приговорил к смерти посреди белого дня.
А ф р о д и т а. Да что же он сделал такое, Кубышка, чем оскорбил твою ясную светлость? которую, как мне известно, ничем на свете прошибить невозможно, разве что угрозой лишить тебя ежедневной доброй выпивки и трехразового питания; что сделал тебе мой идиот?
Г р а ф (всплескивает руками). Ах, как хорошо, как чудесно, как все по тексту идет в этой божественной пьесе! говорите, милые женщины, говорите, – вы, мама, и ты, приговоренная к смерти Кубышка; особенно ты, ибо не так уж много осталось у тебя реплик в запасе, ибо конец уже близится, и скоро на ваше место придут другие, не менее, и даже более разговорчивые персонажи; говори, подруга Кубышка, говори побыстрей, выложи все обо мне, что накопилось у тебя на душе!
