скажи-ка, любезная и верная подружка моя Чесночок, не спуститься ли нам всем вместе на улицу, на мощеную булыжником старую и древнюю мостовую, на которую выливали помои не только я, но и моя мать, и моя бабка, и все женщины нашей семьи, коротавшие вечера на этой веранде, кажется, еще с Сотворения Мира, – не спуститься ли нам всем вместе на мостовую, да не выцарапать ли глаза этой бесстыжей дряни, которая почему-то носит не прозвище и не кличку, как все в этом убогом городе, а настоящее женское имя? не проучить ли нам эту гордячку, не вылить ли на нее ушат грязных помоев?
Ч е с н о ч о к (весело). Спуститься, Афродита, еще как спуститься! проучить, и вылить на эту гордячку ушат свежих и грязных помоев!
К р а с а в ч и к (вскакивая на ноги, со стаканом в руке). Стойте, стойте, почтенные женщины! не надо кипятиться, не надо никого пачкать помоями; все поправимо, достойная Афродита, и вовсе не так трагично, как кажется тебе и этим достойным особам (кивок в сторону оживленных т о в а р о к). Бог с ним пока, с этим перстнем, хоть и сияет в его оправе изумруд чистой воды, какие не каждый день увидишь в здешних заброшенных Палестинах; разве что на руке какого-нибудь заезжего негоцианта, приставшего на минуточку к нашим брегам пополнить запасы воды и провизии; вот уж верно говорит народная мудрость, что счастье липнет к рукам детей и последних придурков. (А н н е.) Понимаешь ли ты, сумасбродная фантазерка: детей и последних придурков! Выйди же наконец из мира блаженного детства, из мира золотых снов и фантазий; покинь наконец свои зеленые, поросшие весенними цветами поляны; взгляни в глаза суровой реальности, которая для девушки незамужней в этом мрачном портовом городе наполнена всевозможными опасностями и потерями. (Кричит, простирая руки, в одной из которых стакан с недопитым вином.) Тебе необходим надежный защитник, преданный покровитель, способный вытащить тебя из любой переделки; в этом городе женщина не может долго находиться одна; она должна или стать чьей-то законной женой, или погибнуть, став жертвой чьей-то изощренной и злобной фантазии; иного быть просто не может. Пойми же, дурочка, – ты не мужчина, способный бросить все, сесть на корабль, и навсегда покинуть здешние неспокойные воды; для тебя такой вариант, к сожалению, невозможен; ты должна или пасть, или составить счастье достойному и уважаемому человеку (торжественно кланяется). Человеку, давно и прочно стоящему на ногах, без пяти минут хозяину и владельцу большого и доходного дела, которое ты, надеюсь, за несколько лет успела изучить досконально. Оставь пустые мечты и грезы; оставь мечты детям и идиотам; взгляни на мир реально и беспристрастно; согласись, черт возьми, стать моей законной супругой; ибо другого выхода у тебя, милая Анна, просто-напросто нет и не будет! (В волнении ставит стакан на стол, вынимает из кармана платок и вытирает им потный лоб.)
А ф р о д и т а (насмешливо). Что же ты ждешь, милая Анна? Ответь Красавчику, ведь он только что сделал тебе настоящее предложение; объяснился в любви, как самой настоящей барышне из столицы; клянусь своей белой свинкой (ласково смотрит на копилку из гипса), никому из присутствующих здесь почтенных особ никогда не делали таких предложений!
К у б ы ш к а. Это уж точно, нам таких предложений не делали никогда!
Ч е с н о ч о к. Нас просто брали за руку и тащили в первый попавшийся угол; соглашайся, Анна, не будь такой несговорчивой дурой; оставь своего непробиваемого идиота, прими наконец предложенье Красавчика, ведь он, ей-ей, сделал его от чистого сердца.
К р а с а в ч и к пытается что-то сказать, но от избытка чувств ничего не говорит, прижимает правую руку к сердцу и вопросительно глядит в сторону А н н ы.
С т а р и к и А н н а в растерянности.
Г р а ф неожиданно поднимается со своего кресла, делает шаг к перилам и порывается что-то сказать, но некоторое время не говорит ничего; лицо его искажено судорогой страдания; по щекам и лбу катятся крупные капли пота; он борется сам с собой и не решается перейти через невидимый для всех рубеж.
Г р а ф (после паузы). Анна… я… мы были обручены… поляны с цветущими весенними первоцветами… венки из желтых, горящих на солнце цветов… (Неожиданносправляется с собой, спокойным голосом.) Анна, любимая моя, забытая в детстве девочка по имени Анна, я все хорошо помню и ничего не забыл. Я помню наши прогулки вдоль берегов весеннего пенного моря, наши первые невинные поцелуи и клятвы соединить в будущем наши судьбы. Я все это помню и никогда ни от чего не откажусь; не откажусь ни за что; но, понимаешь, сделать последний шаг, выйти из мира детских мечтаний мне не дает одно очень большое, очень значительное обстоятельство; оно так важно и так болезненно для меня, что я не могу переступить через него из страха немедленной и неминуемой гибели. Тогда, в детстве, девять лет назад, возможно даже день в день, я совершил нечто страшное и ужасное, нечто такое, за что человека невозможно простить. (С улыбкой, С т а р и к у.) Милый Старик, прости моей маме эту ее невинную выдумку относительно якобы погибшего мужа. Относительно мужа, убитого собственным сыном. Разумеется, это не так, и не в этом состоит тот ужасный проступок, который я силюсь вспомнить вот уже девять лет. Прости маме эту невинную выдумку, она, очевидно, помогает ей переносить тяготы вынужденного одиночества; пускай себе бранит и пилит меня, если это доставляет ей удовольствие; но, знаешь, Старик, там, в детстве, лежит нечто гораздо более страшное; нечто такое, от попыток вспомнить которое внезапный пот покрывает все мое тело, а сквозь сердце и грудь проскакивает заряд бешеного электричества; я пытаюсь вспомнить этот страшный и ужасный миг моего детства, но, лишь только память моя подходит к нему, к страшной двери запретных воспоминаний, ужас охватывает меня, – ужас настолько непреодолимый и тяжкий, что перенести его я не могу; очень часто при одном желании вспомнить я теряю сознание и часами, поникнув, лежу в своем кресле, не в силах прийти в себя; нет, лучше быть вечным и окончательным идиотом, злодеем, виновным в грехах целого города, чем пытаться вспомнить то, чего вспомнить мне не дано. Оставь меня, добрый Старик, оставь, и уезжай отсюда подальше. Оставь меня, любимая Анна, оставь, и становись скорее женою Красавчика. Не связывайтесь с пропащим и законченным дураком, одно лишь знакомство с которым приносит вам такие несчастья. (С улыбкой, А н н е.) Прощай, любимая, прощай навсегда, ибо вот здесь (показывает себе на лоб) лежит причина, положившая между нами вечную пропасть. (Поворачивает голову, с мечтательной улыбкой полного идиота смотрит на море.)
А н н а (кричит). Нет, Граф, нет, ты должен вспомнить, ты обязательно вспомнишь все, что было на самом деле. Раз ты не убивал своего родного отца, раз ты твердо знаешь об этом, то ты обязательно вспомнишь и все остальное. Любимый, сделай еще одно, очень непростое, но такое нужное нам усилие; вспомни то, чего никогда не существовало в действительности; освободись от кошмара вечной вины, ибо ты решительно ни в чем не виновен; ибо твоя вина выгодна только ей, этой неряшливой, обожравшейся свиными шкварками женщине; ей, и ее достойным подругам; уйди от этой постыдной зависимости, вернись ко мне, или ты потеряешь и меня, и себя самого; вспомни, любимый, вспомни, ибо другого такого шанса, похоже, у тебя не будет уже никогда.
Г р а ф продолжает с блаженной улыбкой смотреть в сторону моря, потом лицо его искажает судорога, он охватывает голову руками, покачивается из стороны в сторону, и умоляюще смотрит на мать и на А н н у.
А н н а (в отчаянии). Все кончено, он не сможет вспомнить уже ничего!
А ф р о д и т а (кричит). Да, он не сможет вспомнить уже ничего! ибо он маленький и злобный убийца; несчастный злодей, изверг, которого не могут терпеть ни суша, ни небеса; которого из милости содержит его любящая мать, мать, которая немедленно погонит прочь всякого, кто придет к нему с нелепыми и преступными просьбами; прочь отсюда, нелепая и наглая интриганка, подавальщица дешевого пива, грязная потаскушка, которая зарится на кусок соседского пирога; прочь с дороги, или я спущу на тебя своих лучших друзей; оболью помоями, ославлю навек в этом старом и страшном городе без надежды; прочь, и да будь ты проклята с твоими попытками освободить его от чувства вины! Прочь, прочь, прочь! (Кричит, вытянув вперед скрюченный указательный палец.)
П р и с у т с т в у ю щ и е застыли в напряженных и порывистых позах.
