Непонятная усталость звала его побыть некоторое время здесь, у ручья, где влажная трава скрипела под каблуком.
Офицер по привычке провел ладонью по щеке, но вдруг почувствовал тошный, еле слышный трупный запах. Он повернул голову в сторону котловины, НО сразу же узнал, что слабый ветер дует не с ее стороны. Тогда он приблизил ладони снова к лицу и догадался, что его пальцы сохранили след близости с цветным мешком.
Офицер кинулся к ручью. Желтая вода долго кипела на ладонях, но ему казалось, что руки не отмываются. Он тер пальцы черным илом, погружая их в ручей и после – вытирая полой халата.
Рассматривая руки, офицер поднял голову над ручьем и вдруг увидел прямо перед собой, – на другом берегу, – странного человека. Острые щеки и длинная, как туфля, верхняя губа делали незнакомца похожим на хомяка. Густые волосяные очки закрывали лицо человека; кривые брови опускались на очки, придавливая их. Казалось, что на лбу незнакомца растет борода.
– Спасите меня, – сказал он офицеру и перешагнул через ручей. – У меня горят кости, с Гоби дует ветер.
– Что? – крикнул офицер, быстро поднимаясь с земли.
Глаза незнакомца метались под волосяными очками. Он с трудом расстегнул тесный ворот и в изнеможении сел на траву, вытянув ноги, обтянутые вытертыми гетрами.
– Кто вы? – крикнул офицер странному человеку.
– Создатель Ново-Ареана, – ответил тот нехотя. – Знаете, человечество не аквариум с золотыми рыбками. Запомните (человек намотал на палец прядь всклокоченных волос) – запомните, в мире сейчас царит гавиальство!
Офицер разгладил полу халата и с недоумением взглянул на мохнатого собеседника.
Он поправил очки и выкрикнул с отчаянием:
– Нас душат пески! Прошу вас, осознайте это! Азия мстит Европе…
Офицер отрывисто спросил:
– За что?
Он сейчас вспомнил оскаленную пасть собаки и запах от мешка. От этого кружилась голова. Странная встреча оживила утомленный мозг, и офицер с интересом разглядывал своего соседа.
– За все, за все обиды! Будут – крах, гибель, ничего человеческого… гавиальство., Через сто лет Желтый Торкчемада найдет в песках наши мощи… Все горит… горят кости… у меня, у вас, у всех. Понимаете ли вы это?
– Не совсем, – спокойно ответил офицер. – Слушайте, кто же вы?
– Я сказал – Творец Ново-Ареана! – сердито буркнул незнакомец, опять пряча очки под бровями. – Что я делаю? Я ищу человека… он несет нам гибель. Нет! он поймет… он узнает все… Ему нужно открыть глаза.
– Кто же это?
– Не перебивайте меня! Я знаю – его подкупили… он не ведает, что творит. Отравлены колодцы, песок в горле… Погодите! Он помогает песку задушить мир… Он – великий Гавиал! Это… это…
Незнакомец запнулся. Он долго шевелил опухшими губами и, наконец, прошептал одно короткое слово:
– Юнг!
Тогда офицер быстро вскочил с земли. Изменясь в лице, он крикнул:
– Это я, я – барон Юнг фон Штерн! Ну, извольте говорить!
Офицер при этом смеялся и махал длинной, как бы затекшей сейчас рукой.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
повествовательная
Тихон Турсуков верит в мудрость чернил. Круглая молитва
Тихон Турсуков, человек из города Тобольска, тридцать лет проживший на берегу монгольской реки, сидел над раскрытой конторской книгой с голубыми линейками.
Турсуков крупно вывел на первой странице слово: «Монголия». Восемь букв успели уже засохнуть, и за это время Турсуков придумал, как начать свои записки; он перевернул страницу и написал на ней сверху: «Люди». Левая страница украсилась словом: «Дела».
Турсуков верил в непогрешимость бухгалтерии и мудрость чернил. Он был голубоглаз и лыс, его брови и морщины походили на китайские письмена, теплые ключицы легко высились под мягкой рубахой.
В комнате было тихо, со стен на Турсукова глядели скоробившиеся от жаркой лампы портреты Толстого и упрямого Бонапарта.
Тихон Турсуков сейчас заполнял левую страницу книги. Рука, привыкшая к монгольским знакам, выводила с трудом русские буквы.
Итак, если мы заглянем через плечо пишущего, мы прочтем в голубой книге следующие строки:
«Прожив тридцать лет в пустынной земле, я много встречал на своем веку людей достойных и низких, больших и малых. Обученный грамоте на медные деньги, юность я свою посвятил чтению книг. Питал я интерес не малый к творениям философов и просто рядовых писателей и вынес из всего этого глубокое мое убеждение о человеке.
