Женщина положила папиросу на пепельницу и накрыла глаза рукой.
— Не верите, самого спросите, — сказала Чугуева.
— Кого?
— Да Платонова. Он на 41-бис нонича. Комсоргом.
— Вы сказали, что убили его.
— Ну да. Я убила, а он оклемался.
— Почему же он не подает на вас в суд?
— Да он говорит, не я убивала. У меня все написано. Зачитайте.
— Мне некогда, гражданка. Пойдите к секретарю, сдайте ваши бумаги, оставьте адрес. Разберемся и вызовем. Следующий.
Чугуева думала, что ее сразу возьмут под стражу. Она и пришла с узелком, в котором было все необходимое для тюремной жизни. Оказывается, и тут волокита. Ей очень хотелось, чтобы судья сама прочитала жалобу. Белобрысая секретарша была ненадежная, молоденькая, вроде Нади. И, когда вошел следующий проситель, заплаканный мужчина, Чугуева все еще топталась у письменного стола.
— Вам непонятно, гражданка? — спросила судья.
— А ежели я лишенка беглая? — спросила Чугуева.
— Ну и что?
— Тогда, может, сами зачитаете?
— Пройдите к секретарю, сдайте бумаги и оставьте адрес. Разберемся и вызовем. Все.
Чугуева прошла мимо секретарши на волю. Не послушалась Мити, струсила, вот бог и наказывает. Напакостила в одном месте, а каяться норовила в другом. Нет, девка, где пакостила, там и кайся.
И вдруг будто кто-то ей на ухо шепнул: двадцать третьего политудочка. Выйди на сцену и казнись на людях, признайся, какая ты мастерица-ударница. Чего проще.
Собирала себя Чугуева на первую и последнюю свою публичную речь, как покойницу: надела чистое белье, лицованный пиджачок, юбку на шестнадцати пуговицах, прикрасила губной помадой щеки. Посмотрела в зеркало-трюмо, на нее глядела угрюмая матрешка с красными щеками. Она разбудила Машу- лаборантку, застенчиво посопела и попросила постричь ее по-городскому. Маша была бывшая парикмахерша. Причесывать подруг она любила. Не теряя времени, она бросила на примус щипцы, отважно отхватила Чугуевой косу и принялась накручивать русые колечки перед ушами. Ее тоже назначили соревноваться на политудочке, и, ловко орудуя щипцами, она повторяла наизусть пять причин затяжного кризиса капитализма, четыре военных плана буржуазных политиков и два факта, отражающих успех мирной политики СССР. Окорачивая волосы на затылке, она перечисляла пять общественно-экономических укладов, десять недостатков в работе промышленности и одиннадцать условий ликвидации этих недостатков, две линии в сельском хозяйстве — одну неправильную, а вторую единственно верную, шесть задач в области идейно-политической работы и три задачи в области работы организационной. Сооружение прически кончилось тем, что Маша воткнула гребень не на затылок, а спереди, со лба. Чугуева глянула в зеркало. Волосы стояли дыбом.
— Смеяться не станут? — спросила она.
Маша успокоила: прическа выполнена в точности под фасон для круглого лица, утвержденный народным комиссаром легкой промышленности.
И вот разукрашенная Чугуева сидела в семнадцатом ряду. Сперва вызовут Мери, после Мери кого-то из соседней шахты, а потом ее… Она слушала смех, шутливые подсказки, гремучий стук бубна, и на рыхлом лице ее не отражалось никаких чувств.
Мери отвечала легко, кокетливо, и если бы «картели», «монополии» и «деградации» реже срывались с ее резвого язычка, можно было подумать, что она тараторит с очередным ухажером.
— Во чешет! — громко проговорил Круглов.
— Видать, итеэровка, — определил изолировщик соседней шахты.
— По ночам, — уточнил Круглов.
Мери дошла до четвертой причины, а ей уже хлопали, чтобы закруглялась. Она сделала шутливый реверанс и закинула удочку.
— Шоколадину заработала, — предположил изолировщик.
— Пузырек духов, — сказал Круглов. — У ней в жюри рука.
Оркестр заиграл «яблочко», и зрители разразились смехом. На крючке моталось мокрое яблоко. Мери не сразу догадалась, что гнилой плод служил символом недоброкачественного ответа, а когда сообразила, запустила яблоко за ширму. Выскочил Платонов с мокрым пятном на пиджаке. А за ним мерной поступью вышел заведующий личным столом товарищ Зись.
Сперва смолкли барабаны, бубен и позже всех мандолина.
— Где находишься? — накинулся на Мери Платонов. — Безобразие!
— А тебе кто права давал насмехаться? — заносчиво возразила Мери.
— Надо отвечать как положено, — вступил товарищ Зись.
— Я и отвечаю!
— А не разводить вредную отсебятину, — продолжал товарищ Зись.
— Я и не разводила…
— Не разводить отсебятину, что буржуазия была революционным классом. Буржуазия не способна быть революционным классом…
— Это вы, наверное, не способны! А Маркс-Энгельс сказал — может!
— Не может быть революционным классом, — развивал мысль товарищ Зись, — поскольку буржуазный класс состоит из буржуазии, из эксплуататоров и капиталистов.
— Сами вы состоите из эксплуататоров, — дерзила Мери.
— Эксплуататоров и капиталистов. И на корячки приседать нечего. Здесь вам не оперетка «Сильва», а пролетарский клуб.
— Ах, простите! — Мери сделала глубокий реверанс.
Ребята смеялись.
— Она правильно формулирует, — послышался голос.
Товарищ Зись шагнул к рампе.
— Кто крикнул реплику? — спросил он.
Зал смолк. Чугуева оглянулась. В проходе среди опоздавших жался Гоша. Сутулая фигура его изображала пугливое изумление. Вступился и тут же струсил.
— Кто подал реплику про формулировку? — повторил товарищ Зись.
Все молчали. И Гоша молчал в проходе.
— Вот до чего доводят непродуманные ответы, — подытожил товарищ Зись. — Ваша фамилия Золотилова? С 41-бис? Садитесь пока.
Чугуева засопела. Сейчас выйдет кто-то чужой, а за ним выкликнут ее. Запальщику соседней шахты предлагалось разъяснить: «Кто такие Дон Кихоты?»
Неподкованного товарища этот научный вопрос мог бы довести до колики. Но запальщик был агитатором и сам задавал такой вопрос десятки раз.
— Это люди, — отчеканил он, — лишенные элементарного чутья жизни, далекие от марксизма, как небо от земли. Они не понимают, что деньги являются тем инструментом буржуазной экономики, который взяла Советская власть и приспособила к интересам социализма.
Запальщика наградили коробкой «Дели». Грянул туш. Под бурю аплодисментов щедрый победитель заложил за ухо каждому музыканту по толстой папиросе. Он закурил и сам и тогда только отправился на место. Дежурный пожарник поднял шум, но что было дальше, Чугуева не слышала. Ее вызвали, и она пошла на эшафот.
В проходе она невзначай натолкнулась на Гошу. Он обернулся. Был повод помедлить, и эти секундочки показались Чугуевой несказанно сладостными.
— Здравствуйте, — сказала она тихонько.
Гоша безмолвно смотрел на нее.
— Здравствуйте, — повторила она. — Или не узнаете?
— Васька? — проговорил он испуганно. — Что у тебя за прическа?
