Многоэтажный, стандартный жилой клоповник. С такими страстями, что гений Шекспира сразу бы увял от недоумения: как можно так жить? Можно жить, если пообвыкнуть, чай, не сэры и сеньоры, не графы и гранды, не пэры и мэры!
Да, в доме жили простые, закаленные в битвах с властью и жизнью люди. Если судить по разбитым окнам в подъезде, раскуроченным почтовым ящикам и нецензурным выражениям, коими были испещрены стены и лифт. Любой житель с берегов Темзы или Потомака от увиденного сжевал бы собственный котелок или ковбойскую шляпу и долго бы мучился изжогой и мыслью, как там живут эти несчастные, где фраза «фак'ю» есть основополагающая в отношениях между ними и всем миром.
Что на это можно ответить вам, господа? Живем, как можем. Малокультурно. Не пользуясь благами цивилизации. По принципу: свое говно не пахнет. И тут ничего не поделаешь — нужны столетия, чтобы граждане научились справлять малую нужду не в лифте, а просились, например, к соседям. А те бы не отмахивались топорами от назойливых просьб пританцовывающих просителей, но провожали к нужному месту. За плату, разумеется. В фунтах стерлингов. В долларах. Либо во франках. Либо, на худой конец, в манатах.
Зажимая нос, мы с Паниным поднялись на последний этаж. В кабинке общественного туалета, исполняющего одновременно роль лифта. В общем коридоре, заставленном санками, ящиками и мешками с картофелем, присутствовал неистребимый и непобедимый запах коммунального насильственного братства имени Карла Маркса и бородатого гея его Фридриха.
Как тут не вспомнить цитату, быть может, к месту: «Энгельс показал, что подлинная индивидуальная половая любовь (а не физическое только половое общение) возникла сравнительно недавно, что в рамках эксплуататорского общественного строя она не могла свободно развиваться. Расцвет воистину свободной и подлинной любви наступит при социализме и создаст прочную основу для настоящего брака, нерушимой семьи… Новые поколения, в которых мужчина не покупает себе женщину, а женщина не боится отказаться отдаться любимому мужчине из экономических соображений, выросли и создали себе новые формы взаимоотношений и соответствующую им мораль…»
Представляю, в каких классических позах создавалось сие философическое, бредовое откровение.
Между тем Панин нашел нужную нам квартиру. Утопил кнопку звонка. Дверь моментально открылась, как в сказке, точно в теремке ожидали дорогих гостей. Однако, судя по выражению лица представителя нового и молодого поколения, ждали не нас. Кого?
Юноша был долговяз, прыщеват и невозмутим. Акселерат. С тонкими пальцами пианиста и любителя гонять Дуньку Кулакову.
— Привет, Евгений, — сказал я ему. — А мы к тебе, Евгений.
— Ко мне?
— С визитом вежливости.
— Не понял вас.
— Ищем твоего друга Рафаэля, — признался я. — Я ваш новый участковый. Он тоже, — кивнул в сторону Панина, — лейтенант Стручков.
— А вы?
— Пронин, старший лейтенант, — и махнул рукой с удостоверением спасателя на водах. ОСВОД всегда находится на страже и защите секс-меньшинств, это правда.
— Ну проходите, — пожал плечиком. — Только его у меня нет.
— А где же он?
— Вам лучше знать, — было заявлено со всем юношеским максимализмом. Я его дня три не видел. Неделю.
— Лучший дружок, как так? — удивился я. — Если бы лейтенант Стручков на службу не являлся. Три дня. Мы бы забеспокоились, сослуживцы. Так, лейтенант?
— Угу, — отозвался тот, усаживаясь в кресло.
Квартира отражала принцип нашего времени: все барахло в дом. Безвкусная мебелишка, огромный, как иллюминатор атомной подводной лодки, телевизор, радиоаппаратура, два видеомагнитофона, несколько репродукций типа «Грачи прилетели» и пианино, используемое в качестве обеденного стола. Магнитофон ныл юношеским фальцетом о том, что «…ну вот и все. Не нужно мне с тобою быть. И день и ночь. Ну вот и все. Пора луне в осенних тучах скрыться прочь. Не нужно все. Прошу, не плачь. Не думал я, что разлюблю… А белый снег убил цветы…».
— У нас с Рафом сложные отношения, — ответил юнец, выключив музыкальные стенания. — А не такие, как, извините, у вас, сослуживцев.
— И что же это за отношения?
— А это не ваше дело, — с тихой ненавистью взвизгнул голубок. — Я отказываюсь отвечать на вопросы. Солдафонские, вот!
Я заинтересовался состоянием нашего собеседника. Нервным, как у двадцатилетней чухи в период первой беременности. От страха за себя и маленького, умненького головастика сей безмозглый инкубатор готов зубами рвать безразличный к её состоянию мир. Будто мир раздвинул ей ноги и вдул в парадную щель новую жизнь. Впрочем, в таких случаях все ясно. А вот какими переживаниями обременен юноша ещё утробного развития? Под песенное блеяние. С такими разговаривать по душам бесполезно, и пить коньячок тоже, они слишком заняты своим внутренним миром. И чувствами. К таким необходим неожиданный подход. Или притопить в унитазе. Или купить букетик маргариток.
— Утюг есть? — спросил я, решив пойти на крайние меры, чтобы попусту не терять времени.
— Есть, — удивился Евгений. — А зачем он вам?
— Здесь вопросы задаю я, — проговорил старший лейтенант Пронин в моем лице. — Где утюг?
— На кухне.
— Лейтенант Стручков, будьте добры, утюжок.
— Есть, — хмыкнул Панин и отправился за бытовым предметом, удобным при разговорах с влюбленными романтиками.
Юноша не понимал наших действий и был весьма заинтригован. Что за новые методы у милиции? Советской (б). Утюжок, между тем, был принесен и подключен к розетке. Когда слюна лейтенанта Стручкова зашкварчала на гладком, матово отражающем действительность металле, я резким движением придушил несчастного, а вторым движением содрал с его седла удобные в этом смысле тренировочные штанишки. Понимаю-понимаю, что наношу психологическую травму юному организму, а что делать? Если они ничего не воспринимают, кроме теплого утюга.
Понятно, что жертва нашего произвола забилась в истерическом шоке, пытаясь высказать претензии методам ведения дружеской беседы. Но я её прервал аккуратным внушением:
— Ша, веди себя тихо, как в могиле. И отвечай на вопросы. Иначе прогладим твои вислые бейцалы, а это, как показывает практика, весьма неприятно. Для окружающих. Так пахнет паленым. Да, лейтенант Стручков?
— Угу, — сурово подтвердил тот, держа в боевой готовности остроносый предмет для глажки белья и нежных, как французские платки, щек и поп некоторых упрямцев.
Молодой герой понял, что пришло время раскаяния во всех смертных грехах. Что и говорить, не каждый комсомолец, пусть и бывший, выдержит пытку электронагревательным прибором. Нет, родные яйца все-таки ближе к телу, чем какие-то заоблачные принципы и убеждения. И через пять минут мы уже владели всей необходимой информацией. Для дальнейших действий. С утюгом наперевес.
А дело было проще пареной репы, если выражаться языком аграриев. Оказывается, у мальчиков была сумасшедшая, по гроб жизни, дуплетная любовь. С восьмого класса. О которой, разумеется, никто не подозревал. И все было прекрасно. И о! Какая была чудная поездка за золотыми яблоками в Иберию. Куда- куда, не поняли мы. Иберия — это древнее название Испании. Существует легенда, что за такими яблочками наведывался Геракл. Понятно, группа решила пойти по стопам греческого героя. А где ещё побывали любопытные школьники? Ах, в Севилье и Гранаде? И с кем там были встречи? Рафаэля? И его мамы?
— Не помню, — пожал плечами несчастный Евгений. — Там много встреч было. Нас встречали, как…
— …Геракла, — хмыкнул я. — И что же дальше? После поездки? Ничем таким сокровенным не делился
