Психоаналитик объяснил бы его расстройство: мол, он проектирует свои неосуществленные детские фантазии на ней из-за того, что она выглядит как сказочная принцесса. Должно быть, он обчитался комиксов в детстве. У него стресс, депрессия, мания преследования, неадекватное восприятие реальности, тру-ля-ля, тра-ля-ля. Однако тело этой женщины действительно вызывало у него неадекватное восприятие действительности. Его потухшее либидо воспряло ото сна.
Она прошла в спальню и включила торшер удивительной ручной работы, свет которого поглотил ее, спрятав от его взгляда. Этот торшер остался в наследство от Монтсеррат. Последняя так спешила съехать отсюда, что не смогла забрать даже личные вещи, которых немало накупила, желая обставить дом получше. Блондинка ничего не привнесла, более того, она даже не проявляла интереса к элементарной перестановке. Что его лично вполне устраивало. Лампа не закрывала ему вид на антикварное зеркало на стене. Маленькая деталь, за которую он был весьма признателен. Он увеличил изображение так, что оно заняло весь экран. Это была его любимая часть шоу, и он не собирался ее пропускать.
Она сняла пиджак, повесила юбку на плечики. Благодаря впечатляющему пиксельному разрешению современных камер он мог видеть все до мельчайших подробностей. Он разглядывал ее идеальную кожу и различал все цвета, от кремового до розового, от красноватого до малинового. То, чего не позволяла пропускная способность сигнала, дорисовывало его воображение. Она повесила костюм, и ее блузка задралась, открывая взору чопорные хлопчатобумажные шортики, туго обтягивающие выпуклость ее попки. Он знал дальнейшие действия наизусть, как старый сериал, но все равно смотрел во все глаза, чтобы не пропустить ни единой детали. Ее застенчивость завораживала его. Большинство смазливеньких женщин, которых он знал, постоянно работали на несуществующую камеру. Они проверяли каждую выпуклость своего тела, дабы убедиться, что они все еще в форме. А эта мадам с задумчивым взглядом, казалось, вообще не интересуется своей внешностью.
Она медленно сняла чулки, бросила их в угол комнаты и начала свой неумелый, невинный ночной стриптиз. Она возилась с пуговицами на манжетах так долго, что ему хотелось заорать, чтобы она оторвала их к черту. Затем она суетливо попыталась расстегнуть ворот у блузки, так пристально глядя в зеркало, словно там решалась судьба человечества.
Он уже задыхался от возбуждения, когда она наконец-то сняла блузку. Ее полная грудь пряталась в строгом белом бюстгальтере. И это было не игривое нижнее белье, о нет. Это был простой лифчик с белыми тесемками, хотя он скрывал самое сексуальное сокровище, какое ему доводилось видеть.
Трудно было представить это идеальное белое мраморное тело в поту, хотя он был уверен, что смог бы довести ее до такого состояния. Она бы обливалась потом под его весом, когда он вгонял бы в нее свое хозяйство, заставляя ее ноги биться в воздухе. Или нет, лучше видеть над собой ее большую упругую грудь, сжимать ее в своих руках и проникать в ее лоно снизу. Он бы заставил разыграться румянцем ее кожу цвета слоновой кости. Он бы заставил ее пропотеть на славу. Каждый ее укромный закоулочек стал бы скользким и влажным.
Он поправил свое хозяйство в джинсах и провел рукой по вспотевшему лицу. Нужно остановиться. Не хватало еще влюбиться в одну из временных девок Лазара. Это было бы слишком глупо.
Впрочем, еще немножко он посмотрит. Ведь сейчас будет его любимая часть. Волосы.
Она вытаскивала шпильки-невидимки одну за другой и бросала их на китайский поднос, пока тугой узел над самой шеей не превратился в сияющий водопад шикарных белокурых кудрей. Она встряхнула головой, и ее локоны рассыпались по спине, ниспадая до поясницы. Он затаил дыхание и нетерпеливо смотрел, как она закинула за спину руки и расстегнула лифчик. Его руки затряслись, когда он увидел, как ее соблазнительная тяжелая крупная грудь вырвалась из заточения, уставившись в пространство тугими розовыми сосками. Он представил эти розовые бутоны в своих пальцах, на своих губах. Он представил, как покусывает их зубами.
Его сердце забилось учащенно, когда она сняла трусики и выгнулась в спине, потягиваясь, наслаждаясь чувством свободы и наготы, скинув маску. Взбитые сливки, и масло, и шелк.
Легкий светлый пушок на ее лобке не скрывал спелый бутон промежности. Ему хотелось припасть губами к ее лону и вдыхать нежный теплый женский аромат. Видео — и аудионаблюдения ему уже недостаточно. Ему нужно больше данных: текстура, запахи, вкус. У него начинался информационный голод.
И тут последовал жест, который всегда доводил его до точки кипения. Она отбросила назад волосы, выгнувшись в спине, обнажая грудь, плоский живот и упругие бедра. Ее попка округлялась еще сильнее, а между полушариями угадывалась заветная щелка.
От такого и мертвец проснулся бы.
Джесси. Вспышка боли ослепила его.
Он отвернулся от монитора и заставил себя дышать, несмотря на жжение во всем теле. Не смей поддаваться! Он приказывал себе это снова и снова. Он не мог позволить своей скорби по брату притупиться. Напротив, он должен использовать ее, чтобы отточить свою решимость. Чтобы превратить себя в бездумный, целенаправленный инструмент разрушения. Он не поворачивался к экрану, наказывая себя таким образом, лишая финала шоу. Он научился отгораживаться от болезненных мыслей и воспоминаний до того, как они успеют завладеть его разумом. Но эта чертова блондинка выбила его из колеи. Он заставил себя снова сконцентрироваться на смысле своего существования — на коварном мерзавце Лазаре. Он дождется, когда тот выйдет на связь с Новаком — и все! Сезон охоты открыт! Час расплаты близок!
Когда он разрешил себе посмотреть на монитор, блондинка уже оделась в мешковатый халат и уселась перед компьютером. Он переехал в кресле на колесиках к другой установке с мониторами и активировал потайную антенну, которую он установил в ее компьютере, чтобы улавливать электромагнитную частоту ее процессора. Он пропускал ее через систему обработки данных, которая дешифровала и реконструировала текст на ее мониторе и передавала ему изображение. Сообщение было адресовано некому Хуану Карлосу в Барселону. Она отправляла сообщения на нескольких языках, но это было на испанском, который он знал с пеленок, потому как вырос в гетто на краю Лос-Анджелеса. Сообщение выглядело вполне безобидно: «Как у тебя дела, я работаю как лошадь, как дела у ребенка Марселы и Франко, как собеседование по поводу работы в Мадриде» и т.д. Похоже, ей одиноко. Интересно, кто такой этот Хуан и что он значит для нее? Может, это ее бывший любовник? Она ему много пишет.
Он обсасывал идею о том, чтобы установить слежку за этим парнем, как вдруг почувствовал сквозняк. Он схватил свой «зиг-зауэр П228», что лежал перед ним на столе, и резко развернулся.
Это был Коннор Макклауд, соучастник и по большому счету зануда, каких мало. Он был старым приятелем Джесси и партнером по операции ФБР, которую они с Джесси разрабатывали под прикрытием. Братишка окрестил это задание «Пещера». Неудивительно, что сигнальные системы не засекли его. Он обошел их, хитрый сукин сын. Парень двигался точно призрак, несмотря на свою хромоту и трость.
Сет опустил пистолет и медленно выдохнул.
— Какого черта ты ко мне подкрадываешься, Макклауд! Я же мог тебя пристрелить.
Коннор просканировал взглядом комнату, улавливая все до мельчайшей детали.
— Да ладно, расслабься. Я тебе кофейку принес. Только сейчас я думаю, что тебе не стоит его пить.
Сет постарался посмотреть вокруг глазами Коннора. Батарея пустых бутылок из-под пива и опустошенные контейнеры из-под полуфабрикатов валялись среди кабелей и электронного оборудования. К концу дня комната превращалась в свинарник. Да и воняло тут изрядно.
Но ему было наплевать на это. Это всего лишь база. Он взял кофе, сорвал крышку и отпил глоток.
— На здоровье, — пробормотал Коннор. — В следующий раз я принесу тебе ромашковый чай и «орбит».
— Ты уверен, что за тобой никто не следил? — требовательно спросил Сет.
Коннор сел и уставился в монитор, не потрудившись ответить на вопрос.
— Ух ты, домик для Барби, — прокомментировал Коннор. — И сколько ты поставишь на то, что она крашеная блондинка?
— Не лезь не в свое дело, — рявкнул Сет.
Коннор поморщился:
— Никто в «Пещере» не знает о тебе, Маккей, и никто не узнает. И кроме того, твое дело — это и мое
