-- Не мешало бы изловить хана сибирского, -- как бы между прочим озорно блеснул синими глазами Иван Кольцо. -- Много ли заплатить твой Карача обещался?
-- Много, много, -- закивал головой Соуз-хан. -- Tабун коней обещал.
-- Коньков заиметь это хорошо, -- мечтательно произнес Кольцо. -Отправь меня с моей сотней, атаман. И хана за бороду притащим, и коньков пригоним. Как скажешь?
Ермак недоверчиво глянул на прибывшего гонца и обратился к князю Волховскому:
-- Что князь скажет? Может, твоих людей направить?
-- У меня помороженных много, -- не согласился тот, -- да и места они эти плохо знают. Пусть ваши казаки отправляются, коль ты, атаман, басурману этому веришь.
-- Сотню я с тобой не пущу, -- не глядя в глаз а есаулу, вздохнул атаман, -- а то могут они сговорившись и по Кашлыку ударить, пока мы их по лесам ловим. Коль согласен, то бери полсотни. Сколько у Карачи-бека воинов?
-- Две сотни будет, -- с готовностью отозвался Соу-хан.
-- Хватит, чтоб Кучума словить. А что не так, то мигом обратно.
-- А куда же нам еще деваться? -- засмеялся Кольцо.
-- Только чур, конька сам себе выберу. По вкусу.
-- Выберешь, выберешь, -- заулыбался Ермак ему вслед.
Соуз-хан тоже направился к двери, но был остановлен властным окриком.
-- Куда собрался, уважаемый?
-- Так, однако, обратно надо...
-- Вернутся казаки, и ты домой отправишься. Подави пока с нами. Места на всех хватит. -- Понурившись Соуз-хан пошел разыскивать своих сыновей, проклиная коварство Карачи-бека.
* * *
Две недели не было известий от казаков, что ушли вместе с Иваном Кольцо, а как-то ночью караульный на башне услышал легкий шорох внизу, а потом что-то твердое упало на замерзшую землю. Караульный поспешно спустился по лестнице с факелом в руке, без особого труда нашел обычный рогожный мешок и, развязав его, в ужасе вскрикнул, не помня себя, побежал к избе атамана.
Ермак долго смотрел на лежащую перед ним окровавленную голову есаула, казалось бы и сейчас беззаботно улыбающегося, с голубыми глазами, а потом с трудом произнес:
-- Выбрал ты себе, Иван, конька... Только голову не сберег. -Скрежетнув зубами, велел будить есаулов и привести Соуз-хана.
Тот вошел заспанный, подрагивая от холода, и обвел избу, озаренную чадящим светом факелов, ничего не понимающими глазами.
-- За этим ты казаков звал? -- угрожающе шагнул к нему атаман, указав на отрубленную голову есаула.
-- Зачем так говоришь? -- испугался тот и еще сильнее задрожал. -Карача-бек правду говорил, что Кучума прогнать хочет. Он ушел от него. Затем и нукеров просил.
-- Врешь ты все! Сговорился с ханским визирем, чтоб заманить наших казаков. Готовься к смерти!
-- Моя русским служить будет, -- залепетал, путая свой и русский языки, Соуз-хан. -- Моя не виновата... Карача-бек нехороший человек...
-- Что с его сыновьями делать? -- спросил Матвей Мещеряк. -- Может, на осине вздернем?
-- Так его сыновья здесь?
-- А где же им быть. Туточки. Просились с Иваном в поход, да он не взял их.
Ермак задумался на какое-то время. Было не похоже, чтоб трусливый Соуз-хан пошел на такой шаг и пожертвовал бы не только своей собственной шкурой, но и жизнью сыновей. Не такой он человек.
-- Вышлите утром дозор, -- приказал он Мещеряку, -- а с ним пока погодим. Разузнать надо, чего с казаками нашими случилось. Может, и жив кто остался, расскажут. Не сбежит, не бойся, -- ответил он на выразительный взгляд есаула в сторону Соуз-хана.
Но высланная утром разведка быстро вернулась обратно, доложив, что узкая тропа перекрыта и они чуть не угодили в засаду.
-- Попробуйте спуститься по реке и пробиться на другую сторону, -указал Ермак на крутой спуск Якову Михайлову.
-- Поздно, атаман, -- кивнул тот на замерзшее русло реки, где в нескольких местах можно было разглядеть чернеющие группы всадников. -Обложили они нас. А по снегу через лес не пробиться.
Ждали еще неделю, не предпринимая особых попыток выбраться из Кашлыка. Вместе со всеми ждал своей участи и Соуз-хан.
В один из хмурых зимних дней к Ермаку подошел есаул Савва Волдырь и попросился на вылазку.
-- Сиди не сиди, а припасы кончаются, -- пояснил он.
-- Может, доберемся до какого селения, возьмем рыбы, мяса.
-- Хлебца бы... -- сказал мечтательно Гришка Ясырь.
-- Да, хлебца бы не помешало, да где его взять. Ермак видел, как отряд Волдыря беспрепятственно прошел по реке, тяжело утопая в наметенных за зиму сугробах, и взобрался на противоположный берег. Никто их не тронул. Их ждали неделю. Не вернулись. Ждали еще одну. А потом батюшка Зосима сказал Ермаку:
-- Кажется мне, что заупокойную службу служить надо по ним...
-- Не будем торопиться. Служба не уйдет. Шла третья неделя Великого поста и в городке не осталось ни крошки еды. Отец Зосима объявил казакам, что берет грех на себя и разрешает употреблять в пищу скоромное, если кому удастся добыть какую живность. Казаки переглянулись меж собой и промолчали.
Еще через неделю не смог встать утром князь Болховской. Осенью уехал в Москву вместе с Иваном Грозой сопровождать пленного Мухамед-Кула княжеский помощник Киреев, и стрельцами командовал Иван Глухов. Он и сообщил Ермаку, что воевода совсем плох.
-- Что же раньше молчал? Язык проглотил?
-- Да так есть хочется, что хоть язык собственный на похлебку вари, -слабым голосом отшутился тот.
Атаман откинул тяжелую меховую полость, укрывавшую Волховского, и увидел раздувшиеся ноги того, посиневшие ступни.
-- Батюшку мне позовите, -- попросил князь негромко. -- Исповедоваться перед смертью хочу.
-- Да подожди, князь, умирать. Скоро лето придет. Пробьемся к реке, рыбы наловим, ушицы сварим. Погоди...
-- Кто на Москве окажется, пусть саблю мою и доспехи сыновьям передадут, -- не слушая Ермака, наказывал Волховской.
Позвали отца Зосиму, оставили их одних. Батюшка долгое время не выходил, а потом, приоткрыв дверь, велел позвать Ермака. Тот появился быстро, наклонился над воеводой, который с трудом прошептал:
-- Извини, атаман, что подвел тебя... Лишних едоков привел на ваши головы... Прости...
Ермак вышел из избы, держа шапку в руках. Собравшиеся у крыльца стрельцы и казаки все поняли и стянули шапки с голов. Умершего воеводу положили до весны в погреб, чтоб не долбить мерзлую землю, не тратить понапрасну силы.
И почти каждый день кто-то в городке не мог встать утром и, пролежав в забытьи полдня, тихо умирал. Сыновья Соуз-хана не отходили от отца, который лежал в полузабытьи уже неделю. Они варили ему похлебку из сосновых иголок, насобирали под снегом обглоданных рыбьих костей и с ложечки кормили муторно пахнущим варевом. Но он даже не желал открывать рот. Кожа на нем обвисла, выпирали острые кости. Шарип и Набут тихонько плакали, глядя на отца. В один из дней ему кажется стало лучше и он открыл глаза, увидел лица сыновей и тихо одними губами залепетал:
-- Похороните меня на родовом кладбище рядом отцом и дедом...
-- О чем ты, отец, -- запротестовали сыновья.
-- Тише, не мешайте мне, -- остановил он их. -- Если останетесь сами живы, то уходите из этих краев...
-- Куда идти? Ведь здесь наш дом...
-- Не знаю куда, но уходите отсюда. Это моя последняя просьба... -- Он закрыл глаза и вскоре перестал дышать.
