тонкой улыбкой.
- Кого же нам выдадут по такому случаю в председатели?
- Вице-президента. Вон он идет.
Человеку хотелось избежать встречи с вице-президентом, но не получилось. Тот остановился, поздоровался с ним за РУКУ.
- Рад вас видеть. Очень рад. - Маленький хилый человечек в очках, с тихим ласковым голосом, он походил на провинциального священника или учителя чистописания. - Как состояние здоровья?
Вокруг вице-президента шныряли какие-то просительные фигуры, стремясь привлечь его внимание. Но он решительно повернулся ко всем спиной, взял Человека под руку - железо звякнуло о железо.
Человек и человечек отошли в сторону.
- Как последние испытания? Глава Государства очень интересуется. Я все собираюсь к вам заехать посмотреть. - Вице-президент тоже был конструктором, работал в смежной области. - Эпоха нас торопит. Могут появиться в других странах подземные самодвижущиеся системы разных типов, и никто не в силах этому воспрепятствовать. До чего додумался один Homo Sapiens, додумается и другой. Ну сначала, естественно, это будут безобидные научные эксперименты. Но когда-нибудь... со временем... Вы, очевидно, понимаете не хуже меня...
'Я создал его не для войны, - думал Человек, разглядывая восьмигранники старинного дубового паркета у своих ног. - Я создал его безоружным, беззащитным. Я создал его для науки, для познания, для расширения сферы познания'.
Вице-президент продолжал четко и бесстрастно развивать свою мысль:
- Для меня абсолютно ясно, что будет дальше. На смену опытным экземплярам, зверюшкам-игрушкам, - он позволил себе улыбнуться, - придут крупногабаритные мощные Звери периода массового выпуска, с дальним радиусом действия, большой грузоподъемностью...
'Я создал его безоружным, беззащитным. Я создал его другом людей. Но в глубине души я знал - да, я всегда знал...
Неужели начинается? Неужели уже начинается? Я считал, что имею в запасе еще добрый десяток лет для нормальной спокойной работы. Я не хотел об этом думать раньше времени. Мне казалось - успеется. Я все откладывал самую мысль об этом... Да и обстановка в стране никогда не была...' - Все верхние пути они, естественно, заминируют.
- Они?
- Ну, они, мы, - сказал человечек тихим пасторским голосом, поправляя очки. - Каждая страна создаст линии минных заграждений, подземные кордоны, которые будут повторять линии ее наземных границ. Это же так понятно.
- Да, понятно, - повторил Человек без всякого выражения.
- Практически верхние горизонты очень скоро станут непроходимыми. Пойдет борьба за глубину. И Глава Государства надеется...
Зазвучал колокол, призывающий в Актовый зал.
- Хотелось бы в самое ближайшее время показать вашего Зверя армии. Возможно, где-нибудь на юге. - Это было сказано осторожно, между прочим. Маневры... Разумеется, это не может иметь серьезного практического значения. Но психологический эффект... 'Пора творить легенду', - как выразился Глава Государства. - Он почтительно склонил голову, совсем по-пасторски соединил ладони. - Словом, на этих днях вам будут даны большие, очень большие полномочия и ассигнования. Форсируйте работы. Человечек улыбнулся Человеку ласковой замороженной улыбкой. - Да благословит вас бог.
И ушел, а искательно согнутые, неотступные фигуры последовали за ним на некотором расстоянии, как следуют рыбешки-лоцманы за акулой или другим хищником: а вдруг что-то перепадет.
Поток людей втягивался в зал. Самый молодой академик, загорелый белозубый Океанограф, весело приветствовал Человека, пробираясь к нему в толпе.
- Как дела? А я еду на военном корабле в кругосветное путешествие. На два года! - Человек повернулся к нему, взглянул в лицо, и Океанограф погасил улыбку, как гасят папиросу, стал сумрачно-серьезным. - Да, гнусно, я с вами согласен. А что сделаешь? Я хотел сегодня не прийти, как позволяет себе наш президент. Но что можно Юпитеру, то нельзя быку. Полетела бы к чертям моя поездка. А я так долго за это бился, меня с таким трудом утвердили - вы ведь знаете, мой отец сотрудничал в свое время в социалистических газетах, был близок к рабочей партии до ее запрещения. Этих вещей у нас не забывают. Подумать только! - Опять блеснула его славная мужественная улыбка. - Такое путешествие, это же моя старая мечта, мой мальчишеский сон. И потом от этого зависит моя работа. У меня ведь работа...
'У всех работа', - хотел сказать Человек, но промолчал и отстал от Океанографа, потерял его из виду. Позднее вспоминали, что в то утро он был очень молчалив - еще молчаливее обычного. Мало кто в то утро слышал его голос.
Тяжелая рука хлопнула Человека по плечу - так, что зазвенели латы. Это был Писатель с его лохматыми бровями и толстым носом, с неизменной сигаретой в зубах.
- Нечего толкаться. Постоим, сосед.
Жабо сидело на нем косо, кое-как, локоны парика спутались.
- Хоть докурить... - Он жадно, часто затягивался. - Вот вы стоите, прямой, как солдат, в панцире... с бородкой... Был такой великий однорукий - Мигуэль Сервантес де Сааведра. Однорукий солдат. Вы на него похожи.
Человек, смущаясь, неловко пожал плечами.
Писатель неожиданно рассердился.
- Прямой. Это только кажется. Вы прямой. Я прямой. Иллюзия! Так или иначе все мы изгибаемся, склоняемся, применяясь к изгибу подлости века. Он сыпал пепел на обивку золоченого диванчика, на паркет. - Нельзя оставаться прямым. Тебе кажется, что ты прямой. Но позвоночник уже изогнут, необратимо изогнут...
- Сколиоз, - обронил на ходу Медик с понимающей усмешкой.
Писатель сплющил сигарету о каблук и сунул ее в вазу.
- А изгиб подлости века очень крут - и становится все круче. Надо уже выламываться вот так. - Он весь перекосился с шутовской гримасой боли. Выламываться, ломаться.
- Что тут у вас? - тихим ласковым голосом спросил вице-президент, проходя в зал.
- Рассказывают похабный анекдот, - грубо ответил Писатель. - Как одна публичная девка...
Зал был полон. Человек и Писатель сели на свои места - кресло номер 202 и кресло номер 203. За красным бархатным барьером правительственной ложи, ближайшей к сцене, появился Глава Государства. В темнокудрявом парике и вороненых парадных латах, с белым отложным широким воротником вместо кружева, уперши в бок руку с жезлом, он выглядел отлично, как будто только что сошел со старинной батальной картины. Его тонкие жестокие губы, впалые щеки и пустые глаза удивительно подходили к этому костюму Черного Воина, Воина Зла, превращали маскарад во что-то гораздо более серьезное.
На сцену вышел вице-президент и сел в резное потемневшее кресло, на котором согласно традиции лежал толстенный том в переплете из ослиной кежи (туда испокон веку заносились имена всех избранных академиками). Переплет должен был напоминать о том, что один из основателей академии прославился памфлетом: 'О пользе ослов'.
Длинный лысый человек начал монотонно читать протокол последнего заседания. Его предстояло утвердить. В зале не слушали, переговаривались.
- Идиотизмы, ослизмы, - сказал Писатель сердито. - А закурить нельзя. Выпить тоже. Кланяйтесь, изгибайтесь, де Сааведра. Ослиному заду, сидящему на ослином томе, кланяется - кто? Человек. Достойно кисти Гойи!
- А если Человек не хочет кланяться?
- Э, бросьте. Все на свете так относительно. - Лицо Писателя задергалось. - Я сейчас изучаю кое-какие материалы по религиозным войнам. Хочу написать... думаю начать... - Он махнул рукой. - Бедная многострадальная наша родина! Читаешь - и страшно. И там и там заблуждения. Из-за одного слова, искаженного неграмотным переводчиком, лились реки крови... люди шли на смерть, на подвиг. Не знаю, кто страшнее, кто дурее - те, что жгли во имя бога, говорящего 'Не убий' на языке древних латинян, или те, кто радостно, с псалмами всходили на костер во имя бога, говорящего 'Не убий' на грубом, тогда еще
