повернуть назад свои танки. Вот что пишет он в 'Утерянных победах': 'Двенадцатого июля противник бросил в бой в центре и на флангах фронта наступления группы армий 'Юг' новые части из своих оперативных резервов. Двенадцатого и тринадцатого июля обе армии отразили все эти атаки. Четырнадцатого июля танковый корпус СС, развивая успех, достиг Прохоровки, 48-й танковый корпус подошел к долине Псёла западнее Обояни. В этих боях были частично разгромлены, частично сильно потрепаны другие значительные силы из оперативных резервов противника... К 13 июля противник потерял на фронте 'Цитадель' (группы 'Юг'. - Б. С.) уже 24 000 пленными, 1800 танков, 267 артиллерийских и 1 080 противотанковых орудий.
Сражение достигло своей высшей точки! Скоро должно было решиться - победа или поражение. 12 июля, правда, стало известно, что 9-я армия вынуждена была приостановить наступление и что противник перешел в наступление против 2-й танковой армии (на орловском плацдарме. - Б.С). Но командование нашей группы армий твердо решило не приостанавливать преждевременно сражения, может быть, перед окончательной победой. У нас еще был 24-й танковый корпус с 17-й (в действительности - 23-й. - Б. С.) танковой дивизией и дивизией СС 'Викинг' (кстати, не Бог весть какая сила: в двух дивизиях к началу июля насчитывалось всего лишь 132 танка и 6 штурмовых орудий; правда, среди танков было 45 'тигров'. - Б. С.), который мы могли бы бросить в бой как наш козырь. Из-за этого корпуса командование группы боролось с Гитлером с самого начала наступления... Нам потребовалось несколько раз докладывать ОКХ, пока Гитлер, боявшийся всякого риска в Донбассе, дал согласие на то, чтобы расположить корпус за линией фронта 'Цитадель'. Корпус постоянно находился в боевой готовности западнее Харькова, хотя и в качестве резерва ОКХ, для чего он был выведен из непосредственного подчинения группы армий 'Юг'.
Такова была обстановка, когда фельдмаршал фон Клюге и я были вызваны 13 июля в Ставку фюрера... Совещание началось заявлением Гитлера о том, что положение на Сицилии, где западные державы высадились 10 июля, стало серьезным... Необходимо сформировать новые армии в Италии и на западных Балканах. Восточный фронт должен отдать часть сил, и потому операция 'Цитадель' не может быть продолжена... Фельдмаршал Клюге доложил, что армия Моделя не может продвигаться дальше и потеряла уже 20 000 человек. Кроме того, группавынуждена отобрать все подвижные соединения у 9-й армии, чтобы ликвидировать три глубоких прорыва противника на фронте 2-й танковой армии. По этой причине наступление 9-й армии не может продолжаться и не может быть возобновлено'.
Манштейн считал, что 'после успешного отражения атак противника, бросившего в последние дни в бой почти все свои оперативные резервы, победа уже близка'. Он предложил, чтобы два танковых корпуса 4-й танковой армии продолжили наступление к Курску, а 24-й танковый корпус обеспечивал бы эту операцию с севера и востока совместно с 3-м танковым корпусом группы Кемпфа. В случае, если наступление на Курск с севера не будет возобновлено, фельдмаршал считал возможным хотя бы разбить действовавшие в районе южного фаса Курской дуги советские войска, чтобы группа армий 'Юг' могла спокойно вздохнуть. Однако Гитлер решил иначе. Он согласился, что группа армий 'Юг' должна постараться разбить противника на фронте 'Цитадели', но 24-й танковый корпус Манштейну было предписано использовать для отражения ожидавшейся советской атаки в Донбассе. Эта атака не замедлила последовать 17 июля. Для ее отражения в районе реки Миус были использованы дивизии корпуса СС и 3-го танкового корпуса, тогда как 24-й танковый корпус отразил советский удар на Северском Донце.
Если бы Гитлер послушал Манштейна и бросил бы последний резервный корпус для обеспечения наступления на Курск, то группа армий 'Юг' оказалась бы в тяжелом положении, а двигавшиеся к Курску танковые корпуса рисковали бы попасть в окружение и остаться без горючего и боеприпасов. После прекращения наступления армии Моделя атака на Курск с юга потеряла смысл. Наступление Западного и Брянского фронтов на орловский плацдарм вызвало прекращение операции 'Цитадель'. Высадка союзников в Сицилии сыграла здесь лишь вспомогательную роль. Ведь в Италию в итоге была переброшена из группы армий 'Юг' всего одна танковая дивизия.
Наступление на Орел координировал Жуков. В самый канун его начала с Георгием Константиновичем произошел один неприятный инцидент Вот что рассказал бывший начальник охраны маршала майор Николай Харлампиевич Бедов журналисту Василию Пескову. 'Был случай, когда мне лично небо показалось с овчинку. В боях на Курской дуге, прежде чем отдать приказ Ставки о наступлении Брянскому фронту, Жуков приехал к месту назначенного удара. Было это 11 июля 43-го года. Машину оставили в леске, примерно в километре от передовой. Далее он пошел пешком с командующим фронтом М.М. Поповым. Уже у самой передовой сказал: 'Теперь вы останьтесь, а я один...'. Надо было ему убедиться, что местность для рывка танков выбрана без ошибки. Пополз. Я за ним. У нейтральной полосы Жуков внимательно осмотрел лощины и взгорки. А когда возвращались, как видно, были замечены немцами. Мины! Одна - впереди, другая - сзади. 'Третья будет наша, прижимайся к земле!' При этих словах я рванулся и накрыл, как мне предписано было службой, маршала своим телом. Мина разорвалась в четырех метрах, к счастью, на взгорке - осколки верхом пошли. Но взрывом нас сильно тряхнуло. Георгий Константинович потерял слух. Осмотревший его в Москве профессор сказал, что надо в госпиталь. 'Какой госпиталь - столько забот!' Пришлось врачу-специалисту приехать на фронт. Тут и лечились месяца два'.
Жуков потом этим случаем даже бравировал. Когда в декабре 1967 года отмечал товарищеским ужином 70-летие Конева, тогдашний начальник Главного политического управления Советской Армии генерал А.А. Епишев выступил с длинным тостом. Oн высказал вполне здравую мысль, что 'доблесть командующего фронтом состоит в управлении войсками, а не в том, чтобы рисковать жизнью и ползать по передовой на животе'. По словам присутствовавшего на ужине Константина Симонова, Жуков возразил тостующему: 'А я вот, будучи командующим фронтом, неоднократно ползал на животе, когда этого требовала обстановка и особенно когда перед наступлением своего фронта в интересах дела желал составить себе личное представление о переднем крае противника на участке будущего прорыва. Так что вот, признаюсь, было дело - ползал! - повторил он и развел руками, словно иронически извиняясь перед оратором в том, что он, Жуков, увы, действовал тогда вопреки этим застольным инструкциям'.
Должен заметить, что в чуть не закончившемся трагически эпизоде на Курской дуге маршал действовал вопреки элементарному здравому смыслу. Ведь он никогда непосредственно не командовал танковыми частями. Для того чтобы разведать, пройдут ли на данном участке фронта танки, гораздо лучше годился бы толковый командир танкового батальона, чем заместитель Верховного Главнокомандующего.
Жуков, безусловно, был смелым человеком. Но в данном случае он напрасно рисковал не только собственной жизнью, но и жизнью подчиненного - офицера охраны. В чем-то этот поступок маршала сродни поступку немца-полковника из 'Войны и мира', который во главе эскадрона отправился зажигать мост под огнем неприятельской артиллерии, тогда как достаточно было послать двух человек. Полковника не волновало, что пострадают его солдаты. Главное было доложить, что он сам во главе эскадрона зажигал мост, и получить за храбрость в бою лишний крестик. А что двоих подчиненных ранило и одного сразило наповал, так это, как говорил полковник: 'Пустячок!'. Для Жукова потери своих войск были если и не пустяком, то вещью, к которой он относился достаточно спокойно. И в разведку на нейтральную полосу полз, чтобы после отрапортовать: лично проверил, могут ли пройти танки на направлении главного удара.
Но думаю, этому поступку была и более глубинная причина. Георгий Константинович был военным до мозга костей. И хотел ощутить музыку боя, пусть на мгновение, но еще раз пережить то чувство, которое испытывает рядовой боец, ползущий по нейтральной полосе к вражеским окопам, как когда-то давно он сам, драгунский унтер-офицер, полз во главе группы разведчиков к немецким позициям, чтобы захватить 'языка'. И наверное, Жуков мысленно смотрел на себя с высот истории. Маршал, ползущий в разведку под вражеским огнем как простой солдат, в этом есть что-то символическое.
Вот и Манштейн, полководец весьма неординарный, в июне 42-го, накануне решающего наступления на Севастополь, отправился на торпедном катере в не столь уж необходимую рекогносцировку вдоль южного берега Крыма. В мемуарах он объяснял это обернувшееся трагедией путешествие следующим образом:
'С целью ознакомления с местлостью я совершил плаванье на итальянском торпедном катере до Балаклавы... Мне необходимо было установить, в какой степени прибрежная дорога, по которой обеспечивалось все снабжение корпуса, могла просматриваться с моря и обстреливаться корректируемым огнем корабельной артиллерии. Советский Черноморский флот не решился взяться за выполнение этой задачи, видимо, из страха перед нашей авиацией'.
Но не лучше ли было бы послать на такую рекогносцировку опытного офицера-артиллериста. Да и опасаться советского флота не было больших оснований: во время всей крымской кампании он вел себя на удивление пассивно. Адмиралы очень боялись потерять крупные корабли из-за ударов германской авиации, не очень-то надеясь на 'сталинских соколов' и огонь маломощных корабельных зениток. Поэтому совершенно неоправданным риском была катерная поездка-прогулка. На катер налетели советские истребители, судно получило повреждение, несколько
