выдергивали нас. Кочетову помогали, как могли, да и кентавры, насколько это можно, проявляли деликатность.
Мы шли обратным путем на площадь, и это было неприятно.
Вдруг устрашающий вой, подобно стону безумного гиганта, долетел к нам. Кто-то из конвоиров нервно передернулся.
Над площадью пыток в небе, едва шевеля крыльями, парил беркут. Вожди молча разглядывали нас, поставленных в центр, метрах в пяти. Вперед вышел давешний шаман все в том же абреком шлеме. Он оглянулся на кучку сильно потрепанных жизнью, но богато украшенных кентавров, перед которыми стояли мы.
Один из вождей кивнул, шаман махнул рукой, и пространство за нами гулко выдохнуло.
Привели Арсуна, обычно желтые глаза его горели красным пламенем, но он был спокоен, только устал, а может быть, нервничал.
Шаман еще раз оглянулся на вождей. Достал свой бубен; в наступившей тишине гулко разнеслись удары, и тут же где-то запела флейта. Пронзительный звук странно сплетался с низким ритмом, создавая тревожные ощущения и ожидания чего-то…
Молодой кентавр выехал к нам с шестом, на котором было что-то круглое, словно арбуз, раскрашенный золотой и синей краской: цвета взаимно переплетались, мягко перетекая один в другой. Вдруг бубен и флейта смолкли. Шаман обращался к Арсуну:
– А теперь, абр по имени Арсун, повтори тот вопрос, который ты задал человеку-паломнику.
– Я спросил его, кто ходит утром на четырех ногах, днем – на двух, а вечером – на трех.
– И что он ответил? Говори так, чтобы все слышали.
– Он сказал, что это Бог-Отец.
– Почему он так сказал?
– Он утверждал, что Бог-Отец стареет вместе е миром, который он создал, и что ему тоже нужны подпорки, дабы существовать.
– Покажи нам этого человека-пилигрима. Покажи нам его, осмелившегося сказать такое!
Арсун повернулся, посмотрел на меня и протянул руку;
– Вот он.
Я ожидал самого худшего. Впрочем, что может быть хуже нашего положения. Тут я посмотрел в сторону реки и толкнул стоявшего рядом Михайлова.
– Гляди, – прошептал я.
– Кто тебе, человек, подсказал ответ, ранее никому из вас, паломников, неизвестный? – громко, чтобы слышали собратья, проговорил шаман.
– Кажется, наши… – прошептал Михайлов, и за ним стали всматриваться Исаев, Малинин и Илья. Лишь Кочетов внезапно сел на землю, но никто не обратил внимание на его слабость.
– Никто не подсказывал, шаман, или как ты там здесь прозываешься. Ответ очевиден, хотя и случаен. Если бы спрашивал ты, я мог бы так не ответить: Создатель ведь и вам Бог-Отец, для вас он мог бы выступить в вашем обличье.
– Поясни нам, человек-пилигрим, что значит в 'нашем обличье'?
– Это значит, что образ Бога всегда выбирают из тех форм, среди которых живут разумные. Обличье Бога меняется с ростом силы цивилизации и культуры. Если вы считаете себя сильнее всех, то и Бог может выступать в виде полуконя-получеловека.
Среди поднявшегося шума ко мне долетели перешептывания товарищей.
– Это нереально, – говорил Исаев, – они не смогут форсировать реку.
– Почему? Если построить плоты и посадить на них стрелков… – вмешался Михайлов.
– Наших не более пяти тысяч, а кентавров, судя по всему, тысяч сто-двести. И они тоже вооружены луками.
– Не хочешь ли ты сказать, – крикнул шаман, – что единого Бога нет?
– Не хочу. Это смешно. Любое разумное существо знает, что Бог есть. И это правда. Только облик его никому не известен. И это тоже правда. Мне задавал вопрос абр, и он так же двуног, как и я. Я знаю, что в истории людей было много Богов, наш Создатель другой, он немощнее старых, потому что и мы стали сильнее. Вот и все, что я хотел сказать.
– Я хотел бы убить тебя за такие слова, – сказал шаман, – но правило гласит, что разгадавший загадку, а потом победивший в честном поединке – любом поединке – имеет право на свою жизнь и жизнь своих подданных. Тебе придется доказать это право.
Я вспомнил, что после Арсуновой загадки удавил того здорового абра. И только сейчас узнал, зачем все тогда понадобилось. Я посмотрел на Арсуна, словно прочтя мои мысли, он отвел глаза.
– Я уже доказывал в поединке… – начал я, но шаман перебил;
– Но не здесь. Тебе придется нам доказать.
– Пожалуй, наши не смогут нас выручить, – спокойно сказал Малинин. – А жаль! Однако что это за кутерьма вокруг сфинксовой загадки? И поединок какой-то…
– Не знаю… Вскоре узнал.
Нас, кроме Кочетова, от боли не имеющего сил встать на ноги, отвели за пределы лагеря.
