поймал Пагсли и крепко зажал в челюстях. Сабрина возвела очи горе; Морган тем временем устанавливал на место тяжелую шахматную доску.
— Просто женщина? А сколько женщин в истории человечества отдали жизни, защищая своих близких? А как насчет твоей королевы Марии?
— Чью голову отрубили по приказу твоей королевы Елизаветы, — хмуро напомнил Морган.
Сабрина со стуком поставила на доску ладью.
— Елизавета не моя королева. Я такая же шотландка, как и ты, Морган Макдоннелл.
— Тогда почему ты говоришь с английским акцентом? — грохнул ладонями по столу Морган.
Супруги обнаружили, что, перегнувшись через стол, мечут друг на друга яростные взгляды. Внезапно Морган опустил глаза на губы жены, и она затаила дыхание. Глаза мужа приобрели окраску капли дождя, упавшей на весенний зеленый лист. Зачарованная неотрывным взглядом, Сабрина боялась шелохнуться, пока Морган не перевел взгляд на шахматную доску. Он взял изящную черную королеву и заговорил мягко, уже без всякого гнева:
— Женщины — деликатные создания, хрупкие и нежные. Бог сотворил их такими, чтобы их надо было ограждать от жестокости мира.
Сабрина не могла отвести глаз от огромных мускулистых рук, ласкавших шахматную фигурку из яшмы. Девушка помнила, как эти руки с такой же нежностью поглаживали хрустальные лепестки бельмонтскои розы за мгновение до того, как она разбилась.
— Долг каждого мужчины — защищать свою женщину. Заботиться о ней.
Он явно говорил от всего сердца, и это было очень странно, если представить себе Ив и прочих женщин клана Макдоннеллов. Понятия Моргана о чести и справедливости ставили Сабрину в тупик. Они не вписывались в образ Макдоннеллов, сложившийся у девушки под влиянием того, что рассказывали об этих диких горцах.
— Ты уверен, что тебя при рождении не подменили? — мягко спросила Сабрина. — Может, тебя принесли и оставили в корзинке на пороге дома твоего отца? Может, ты вовсе не Макдоннелл?
— Отец не раз сам меня в этом обвинял, — с кривой усмешкой признался Морган. — Но у меня была мать. Она умерла во время родов.
Морган задумчиво потрогал пальцем резные складки юбки шахматной королевы, и Сабрина неожиданно для себя приревновала к ней, представив, как те же пальцы касаются ее собственной кожи с такой же нежностью. В голове зашумело, учащенно забилось сердце, терпеть дальше эту сладостную муку не было мочи, девушка выхватила королеву и принялась разбирать фигуры на доске.
— Это всего лишь игра, Морган.
Морган опустился на стул и скрестил руки на груди.
— Я считаю, что она неправильная. Я больше не буду играть.
Сабрина тоже скрестила руки, и наступило тягостное молчание. Тем временем Пагсли надоело держать в пасти изгнанного с доски короля, и он выплюнул фигуру на пол. Наконец Морган потянулся к жене через стол.
— Ладно, на сегодня, видно, хватит. Как насчет поцелуя на сон грядущий?
Сабрина зажмурилась и послушно сложила губы бантиком, но ничего не произошло. Открыв глаза, она увидела, что муж прищурился и лениво разглядывает ее. Потом он обхватил ее щеки ладонями, провел пальцами по губам раз, другой, будто проверяя, не окажет ли она сопротивления, но она и не думала об этом. Ее губы раскрылись, приглашая его пойти дальше. Сабрина ощущала теплое и сладкое дыхание мужа и все ждала, ждала, а он продолжал ласкать ее губы огрубевшими подушечками больших пальцев. Все тело будто пронзили языки неведомого пламени, набухли соски, и стало влажно в потаенных глубинах женского естества. Тогда и только тогда язык Моргана ворвался в ее рот, и девушка едва не потеряла сознание.
Казалось, Морган не услышал страстный стон, вырвавшийся из горла жены. Отвернувшись, он поцеловал ее в кончик носа и пожелал спокойной ночи, назвав, как в детстве, «малявкой». Затем направился к выходу.
Боясь, что голос изменяет ей, Сабрина выждала, пока супруг не оказался у дверей:
— А я-то поверила тебе, будто Макдоннеллы не обучены искусству целоваться на ночь.
— Конечно, не обучены. Именно поэтому мы должны так усердно тренироваться, — он с дьявольским лукавством подмигнул жене. — Спи спокойно, детка.
Он ушел, а Сабрина уронила голову на скрещенные руки и подумала, что вряд ли сможет вообще когда-нибудь заснуть. Морган зажег в ней огонь страстного желания, не обещавшего сна и покоя.
На следующий вечер Сабрина решила познакомить мужа с творениями Гомера, возлагая на него большие, надежды. По ее мнению, древнегреческий бард был достаточно умен, чтобы удержать внимание Моргана, и в то же время слишком бесстрастен и сух, чтобы разбудить его эмоции, которые так разрушительно подействовали накануне на сон и душевное спокойствие его супруги. Почти всю минувшую ночь Сабрина беспокойно ворочалась в кровати, сбила и туго намотала на себя простыни и заснула только на рассвете.
И вот, устроившись поудобнее и поджав под себя ноги в шелковых чулочках, она начала читать, чувствуя себя Шехерезадой, развлекающей султана. Только в отличие от героини древних времен Сабрина рисковала потерять не голову, а сердце и прекрасно это сознавала.
Ее опасения не оправдались. После первых же страниц Морган весь обратился в слух и жадно слушал рассказ о похождениях бесстрашного и хитроумного Одиссея, который сумел обмануть и побороть всех своих врагов и изыскать возможность вернуться к обожаемой Пенелопе. Глянув на мужа, поверх книги, Сабрина поразилась выражению его лица, суровые черты которого смягчил почти мальчишеский восторг. Когда новая Шехерезада дошла до того места, где Одиссей ослепляет ужасного Циклопа, Морган так далеко подался вперед, что девушка испугалась, как бы он не свалился со стула. Впрочем, Сабрина и сама настолько увлеклась давней историей, будто читала ее впервые.
Но затем наступила очередь эпизода, где Одиссей встречается с прелестной Цирцеей, решившей его обольстить и подчинить своей воле. Тут Морган будто насторожился и вновь откинулся на спинку стула. Похоже было, что он чем-то недоволен. По мере того как разворачивались события, лицо мужа все больше омрачалось. Сабрина начала читать быстрее, спотыкаться на самых простых словах, внимание ее рассеялось, а мысли устремились вперед, к ожидающему ее перед сном поцелую супруга.
— Болван! — вдруг рявкнул Морган, грохнув кулаком об стол.
Книга в руках Сабрины сама собой захлопнулась. — Проклятье! Не мужик, а слабак, черт побери! Я бы ни за что не совершил подобную ошибку. Хитрая ведьма превратила его товарищей в свиней, а он готов сунуться в ее постель! У него что, нет ни капли мужской гордости!
Похоже, его ничто не интересовало, кроме проблем гордости, и это начинало действовать Сабрине на нервы. Она взглянула на мужа с некоторым вызовом:
— Цирцея обворожила Одиссея своей красотой. Может, он был согласен пожертвовать своей гордыней, дабы сполна вкусить от прелестей волшебницы.
— Если мужчина способен забыть о своей гордости ради женщины, то он просто дурак.
В грозном взгляде Моргана Сабрина прочла предостережение. Ей было очевидно: со временем он, возможно, будет принадлежать ей телом, даже подарит сына, но никогда ей не завладеть его сердцем. Сабрина с ужасом обнаружила, что глаза, ее застилают слезы.
Сабрина встала, уронив книгу на пол, и подошла к распахнутому окну, чтобы высушить непрошеные слезы морозным ветром, предвещавшим ранний снег.
— Возможно, ты прав. Решение, принятое Одиссеем, дорого ему обошлось. Если верить Гомеру, его героя убил один из его отпрысков, рожденный от союза с Цирцеей, — его собственный сын. — Она повернулась лицом к мужу, гнев придал ей новые силы. — Но если бы ты дослушал историю до конца, ты бы сам все понял. На самом деле Одиссей разделил ложе с волшебницей лишь для того, чтобы освободить своих товарищей и вернуть им человеческий облик. Их жизни он ценил выше собственной жалкой гордыни. Кому, как не тебе, понять его и по достоинству оценить принесенную им жертву.
Морган все отлично понимал и прекрасно осознавал, что Цирцея в подметки не годится Сабрине. Она его окончательно приворожила своим мелодичным голосом и все сильнее затягивала путы, когда застенчиво улыбалась, вскидывая глаза над книгой, и когда с ее прелестных губ слетали звучные слова поэмы Гомера. Сейчас он и сам не мог бы сказать, почему так рассердился — из-за непростительной слабости Одиссея или
