эту секунду взгляд Неда остановился на столе со стоявшим на нем серебряным подносом, усыпанным кремовыми веленевыми конвертами и пригласительными открытками.
– Ах, вот оно что, – протянул Нед. – Что ж, беру свои слова насчет твоего дворецкого назад. Нерадивым оказался я сам, слишком полагаясь на хорошие манеры, которым тебя обучила твоя мать, упокой, господи, ее душу.
Хайден прислонился к двери и ответил, скрестив руки на груди:
– Моя мама учила меня тому, .что нельзя совать нос в чужие дела.
Нед пропустил слова Хайдена мимо ушей и принялся перебирать лежащие на подносе приглашения.
– Леди Солсбери. Леди Скиффингтон. Герцогиня Беркли, – он повернул голову к Хайдену и продолжил, приподняв посеребренную сединой бровь: – Какие имена! Скажи, каково это – вновь почувствовать себя одним из самых знаменитых холостяков во всем Лондоне?
Хайден выхватил из рук Неда пригласительные карточки и бросил их назад на поднос.
– Меня не интересуют люди, которые гордятся собой, своими манерами, но при этом лишены сердца, – сказал он. – Все они ищут во мне либо партнера для бриджа, либо жениха для своих дочек. Они хотят видеть меня в своем доме лишь затем, чтобы их гостям было о чем посудачить между бокалом бренди и сигарой. Я вызываю у них только страх и любопытство, но не сочувствие.
– Ну да, конечно, ты же у нас Кровавый Маркиз! Герой, который не сходит со страниц бульварных газет, не так ли? Удивительно, но даже мне пришлось набраться смелости перед тем, как нанести тебе этот визит, – произнес Нед, изучая свои безупречно отполированные ногти. – Но, подумав, я решил, что поскольку у меня нет намерения переспать с кем-нибудь из твоих будущих невест, то можно не опасаться, что ты вышвырнешь меня за дверь или проткнешь вилкой в припадке гнева.
Хайден замер, пораженный откровенностью своего друга.
– Не беспокойся. Я не собираюсь жениться вновь, – коротко сказал он.
– Очень жаль, – ответил Нед, но в его серых глазах промелькнуло не сожаление, а легкая печаль. – Ведь ты всегда был одним из самых желанных кандидатов в мужья, о котором только могла мечтать любая женщина.
Некоторое время друзья стояли молча, а затем на губах Неда появилась тень его былой ослепительной улыбки.
– Пойдем со мной, Хайден! – сказал Нед. – Правда, Гарриет Вильсон уехала в Париж с герцогом Бофортом, но ее сестры остались, а уж они-то по-прежнему умеют устраивать вечеринки. Пойдем, выпьем как следует и порезвимся с девочками так, словно нам снова по восемнадцать лет и мы только что закончили Итон. Пойдем! Вот увидишь, все опять будет как встарь.
Несмотря на настойчивые уговоры Неда, оба они знали, что как встарь не будет уже никогда, хотя бы потому, что если раньше они везде были втроем, то теперь их осталось только двое.
Хайден через силу улыбнулся в ответ, с трудом вспоминая, как это делается, и ответил:
– Боюсь, тебе сегодня придется резвиться с сестричками Вильсон в одиночестве, Нед. Я собираюсь завтра встать пораньше, чтобы еще на рассвете отправиться в Корнуолл.
Нед взглянул через плечо на открытую дверь, в проеме которой виднелась сумрачная гостиная, тускло освещенная одной свечой.
– Невыносимо думать, что ты проведешь свой последний вечер в Лондоне, сидя в полном одиночестве в этом арендованном мавзолее, – сказал он. – Позволь мне тогда хотя бы прислать тебе что-нибудь вкусненькое к ужину.
– В этом нет необходимости. Повар приготовил на ужин жирную куропатку, и у меня есть бутылка мадеры. Больше мне ничего не нужно, – и с этими словами Хайден решительно распахнул входную дверь.
Нед не стал понапрасну терять время на уговоры, направился к выходу и лишь на самом пороге обернулся, чтобы сказать:
– И все же мне кажется, ты слишком поспешно отверг мое предложение. Даже самая сочная куропатка становится еще вкусней, если добавить к ней перца.
Он озорно подмигнул и стал спускаться с крыльца.
Хайден стоял в дверях, пока его друг не сел в поджидавший его экипаж и не отъехал от дома. Когда Нед подмигивал так в те годы, что они провели в Итоне, это всегда обещало приключения, и чаще всего – связанные с прекрасным полом.
Хайден энергично встряхнул головой, прогоняя готовые нахлынуть на него воспоминания, и решительно захлопнул дверь, отгородившись и от ночной темноты, и от призраков прошлого.
Лотти осторожно пробиралась по толстой ветке, благодаря небо за то, что рядом с ней не было сейчас Гарриет, которая никогда не годилась в шпионки. Начать хотя бы с того, что Гарриет не умела ступать тихо и вечно топала, как лошадь, причем это совершенно не зависело от того, насколько мягкой была поверхность, по которой она шла, и насколько тонкими – надетые на ней туфли.
От влажной земли поднимались прозрачные, невесомые полоски тумана, похожие на привидения, посеребренные лунным светом. Выйдя из тени, Лотти подняла капюшон накидки и спрятала под ним свои светлые волосы.
Над ее головой нависал узкий трехэтажный дом, темный и на вид совершенно пустой. Если бы Гарриет не передала ей, о чем сплетничали горничные, Лотти могла бы поклясться, что дом необитаем. Она обвела взглядом ряд темных окон на третьем этаже, гадая, за каким из них может скрываться спальня Маркиза. Ей легко было представить его небрежно откинувшимся на постели, застланной атласным покрывалом, с бокалом бренди в длинных аристократических пальцах, с опасным огоньком в глазах и притаившейся в уголках губ циничной усмешкой.
До своей помолвки, а затем и женитьбы, Хайден Сент-Клер, маркиз Оукли, считался самым завидным женихом во всей Англии. Весть о его браке с младшей дочерью малоизвестного французского виконта разбила не одно женское сердце. По этому поводу было пролито немало тайных слез. Несмотря на то, что брак закончился трагедией, имя маркиза до сих пор пробуждало в постаревших скромницах, помнивших молодые годы Хайдена, романтические воспоминания, и вздохи сожаления срывались с их губ. И хотя в глазах высшего света маркиз должен был пасть очень низко, Лотти не сомневалась в том, что не одна из этих былых красавиц была бы рада принять его в своей гостиной, причем не только ради нездорового интереса.
Но маркиз избрал роль отшельника и похоронил себя в корнуолльской глуши. Иногда он приезжал в Лондон, но эти краткие и нерегулярные визиты всегда оставались в тайне. И, как это обычно случается, чем сильнее сторонился маркиз высшего общества, тем больше любопытства он вызывал в покинутых им людях. Имя его практически не сходило с полос бульварных газет, то и дело сообщавших читателям все новые и новые душераздирающие истории из жизни Хайдена.
Несколько минут Лотти нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, но дом, стоявший перед ней, по- прежнему казался нежилым. Может быть, маркиза здесь и нет? Может быть, он сидит сейчас в каком-нибудь клубе или в игорном доме, развлекаясь от всей души перед тем, как покинуть столицу?
Лотти уже повернула назад, собираясь взобраться на стену и вернуться к себе, когда в одном из окон первого этажа мелькнул слабый огонек свечи.
Сердце Лотти учащенно забилось. Конечно, это мог быть кто-нибудь из слуг или горничная, пришедшая проверить, заперты ли на ночь окна, и все же…
Стараясь все время держаться в тени, Лотти осторожно двинулась вперед, но, когда она добралась до террасы, окружающей дом, огонек пропал так же неожиданно, как и появился.
Лотти, обернувшись, посмотрела на стену, отделяющую дом маркиза от дома ее тетушки Дианы. Оттуда все чаще доносился стук колес, цокот копыт, и все громче звучали обезумевшие скрипки. Ждать больше было нельзя. Стерлинг, конечно, обожает ее, но недаром же его прозвали в свете «Девонбрукским Дьяволом»! И если она опоздает на свой первый бал, он ей покажет, что такое ад.
В окне вновь мелькнул огонек – ровно настолько, чтобы раздразнить воображение Лотти, – и тут же вновь погас. Не в силах устоять перед соблазном, она снова двинулась вперед, дав себе слово, что только разочек взглянет на таинственного Маркиза и тут же назад, на бал. Подойдя к окну, в котором мелькнул огонек, Лотти приложила ко лбу ладонь, прикрываясь от лунного света, и наклонилась к стеклу.
