– Меня не было дома, – сказала Кэти.
На лице Кудесника промелькнула маленькая тайная улыбка.
– Что верно, то верно, – отозвался он. – Тебя не было дома.
Так или иначе, они поженились.
Церемонию устроили в красивом, ухоженном саду ее родительского дома в западном пригороде Миннеаполиса. На деревьях и кустах висели воздушные шарики, внутренний дворик-патио был украшен китайскими фонариками, красными гвоздиками и гирляндами из цветной бумаги. В целом очень мило. Священник говорил про щит Господней любви, оберегающий от несчастий, а потом процитировал – слишком уж театрально, подумал Джон, – кусок из Первого послания к Коринфянам. Странно, но не было той торжественности, какая рисовалась когда-то его воображению. Один раз он взглянул на Кэти и улыбнулся. «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание…» Ее зеленые глаза блестели. Она наморщила нос Улыбнулась ему в ответ. «…и всю веру, так что могу и горы переставлять…» За несколько домов от них зажужжала газонокосилка. По саду пробегал ветерок, в острых лучах солнечного света играла пыль и вспыхивала листва, на ниточках колыхались белые и розовые шарики. «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан».
Потом священник прочитал молитву.
Они поклялись быть друг другу верными. Поклялись во всем прочем тоже и обменялись кольцами, а потом сестра Кэти пригласила всех в дом. Ее мать преподнесла молодым постельное белье. Отец вручил им ключи от квартиры в Миннеаполисе.
– Я так тебя люблю, – шепнула Кэти, – что мне страшно делается.
Во взятом напрокат «шевроле» они поехали в отель «Рамада», где провели несколько медовых дней в забронированном заранее номере. Секреты останутся при нем. Он никогда не проговорится. На второе утро Кэти спросила, нет ли у него каких сомнений или дурных предчувствий, и Джон, покачав головой, ответил – нет. В конце концов, он же Кудесник, а что за любовь без маленьких тайн?
Они въехали в квартиру сразу после Пасхи.
– Мы будем счастливы, – сказала Кэти, – я точно знаю.
Кудесник рассмеялся и внес ее в дверь на руках. Теперь фокус был – держаться начеку. Он будет оберегать свое превосходство. Секреты так и останутся секретами – что он видел, что сделал. Он выправит все, что можно, он выстоит, он будет жить год за годом, не подавая виду, что тут есть свои фокусы.
8
Как прошла ночь
Дважды за ночь Джон Уэйд просыпался весь в поту. В первый раз, около полуночи, он повернулся на другой бок и приткнулся к Кэти в каком-то полубреду, в легкой лихорадке; ночной шепот озера и леса бежал сквозь его мозг, как электричество. Позже он откинул одеяло и сказал:
– Христа прикончить.
Подзадоривал, что ли, себя, подначивал.
Он закрыл глаза и стал ждать чего-то жуткого, ждать чуть ли не с надеждой, а когда стало ясно, что ничего не будет, повторил эти слова еще раз, властно, и замер в ожидании ответа. Ничего.
– К чертям собачьим, – сказал он. – Христа прикончить.
Джон Уэйд тихо спустил ноги на пол и, качнувшись, встал. Прошел по коридору на кухню, наполнил водой старый железный чайник, зажег газ, поставил чайник на плиту. Он был совершенно голый. Плечи покрыты загаром, лицо влажное от пота. Чуть постоял неподвижно, соображая, как лучше с ним разделаться. Перво-наперво глаза. Это уж обязательно. Выдавить, вырвать их у гада – кулаками, ногтями, чем угодно, – а там лупить, кусать, дубасить, царапать. Да, Бога, кого же еще. Он крепко рассчитывал, что кончать есть кого, что Бог все-таки существует.
Мысль его ободрила. Он уставился в кухонный потолок и принялся изливать душу в пустоту, посылая ей свою тоску, свое унижение.
Чайник на плите легонько фыркнул.
– И ты туда же, – сказал он.
Пожал плечами, вынул чайные пакетики и лег дожидаться на пол кухни. Теперь он ни о чем не думал, просто следил за возникающими цифрами. Все как оно было, в точности. Миннеаполис проигран. И пригороды, и «железный пояс». И все поселки на юго-западе – Пайпстоун, Маршалл, Уиндом, Джексон, Льюверн. Чистая, мощная волна. Сент-Пол проигран в самом начале. Дулут проигран один к четырем. И профсоюзы, и немцы-католики, и вся безликая мелкая сошка. Цифры неумолимы. В мире нет места для жалости. Голая арифметика. Очевидный победитель, потом раз – и раздавлен. Так все и происходит, стремительно. Сегодня ты сосна-загляденье, президентский материал, завтра тебя приходят пилить на дрова. Классический оползень, хоть включай в учебники. Позор и бесчестье. Выплыли наружу кой-какие секреты – политика из-за угла, сказал Тони Карбо, – и результаты опросов стали скукоживаться на глазах, а печать пошла чесать языками насчет порядочности и нравственности. Фотографии на первой странице. Трупы вповалку в немыслимых позах. Во второй половине августа уже впору было прикрывать лавочку – остались опустевшие кошельки, уклончивые прогнозы, жидкие толпы, новые отговорочки у старых друзей, – и в первый вторник после второго понедельника сентября он проиграл с разницей более 105 000 голосов.
Джон Уэйд видел все как есть.
Надеяться больше не на что.
Скажете, амбиций слишком много. Чересчур высоко забрался или чересчур быстро лез. А для чего же он работал тогда? Ведь у него была вера. Были дисциплина и настойчивость. И он правда верил в эти добродетели, верил в фундаментальный закон справедливости, в элементарную честность: если ты вкалываешь как собака, прешь вперед, не зная усталости, то рано или поздно будешь вознагражден. Кроме политики, он нигде больше себя не мыслил. Три года помощником эксперта по законодательству, шесть лет в сенате штата, четыре тягомотных года в должности вице-губернатора. Он играл по всем правилам. Провел нормальную, солидную избирательную кампанию – выступал на митингах, добивался заявлений о
