– Все-таки я мог бы.
– Мог бы.
– Чего ж тогда?
– Ничего, – вздохнул старик – Просто нет.
За ужином Уэйд заговорил о том же. Тут, дескать, не практические частности важны. Просто он должен это делать, и все.
Старик поднял на него глаза.
– Согласен, – сказал он. – Но ты и так это делаешь.
– Один, в смысле.
– Не тяни из меня жилы.
– Я не тяну.
– Все равно. Нет – значит нет.
Уэйд посмотрел сначала на Рут, которая качала головой, потом на Пат, которая передернула плечами – мол, нелепость очередная.
Если серьезно, что может такого случиться? – сказал он. – Компас будет, карта будет, какие проблемы? Рацию можно взять.
– Предположим, – буркнул Клод. – И что дальше?
– Искать буду.
– Вот-вот. Где жена, там и муж решил кончить.
– Я должен использовать любой шанс.
Пат метнула в него взгляд.
– Какое рыцарство, кто бы мог подумать. Я просто в восторге. И Кэти небось тоже была бы.
Я вовсе не собираюсь…
– Одинокий объездчик.[31]
Клод смотрел на него через стол. Старик вынул верхний зубной протез, прополоскал в чашке с кофе, поставил на место.
– Какие бы ни были твои личные проблемы, ясность нам не помешает. Есть такое слово
– Вот это по его части, – сказала Пат. – Доблестный рыцарь-забывалыцик.
– Спокойно, – сказал Клод.
– Просто маленькое замечание.
– Я понимаю.
– Он храбрец у нас, куда там, – сказала Пат. – Н-но, галопом.
На следующее утро пошел снег, сменившийся сильным дождем, и в полдень Клод повернул назад, к коттеджу. Весь остальной день пережидали непогоду. Во второй половине дня опять заснежило, с резким косым ветром, и из окон коттеджа невозможно стало разглядеть ни причал, ни лодочный сарай, ни озеро за ними. Часа два они вяло играли в скрэббл, сидя перед камином. Около пяти Уэйд вышел наружу с широкой лопатой, стал медленно расчищать тропку от крыльца к дороге. Мысли его были большей частью о магии. Он с усилием отгребал мокрый тяжелый снег, а в уме разбирал механику последнего сногсшибательного фокуса. Образчик причинной транспортации. Вполне осуществимо. Как эти две чокнутые змеи в Розовом секторе.
Продумывая детали, Уэйд неожиданно проникся новым, угрюмым сочувствием к отцу. Вот, значит, как оно было. Ходишь, делаешь свои дела. Несешь эту ношу, замуровываешь себя в молчание, прячешь адскую правду от всех остальных и большую часть времени от себя тоже. Никакой театральности. Гребешь снег, околачиваешься в политике или торгуешь в ювелирном магазине; периодически ищешь забвения», предаешь настоящее каждым вдохом из пузыря с прогнившим прошлым. А потом в один прекрасный день обнаруживаешь бельевую веревку. Изумляешься. Подтаскиваешь мусорный бак, влезаешь и подцепляешь себя к вечности, словно включаешься в электрическую сеть. Ни записок, ни схем – никаких объяснений. В чем искусство и состоит – искусство отца, искусство Кэти: величественный переход в область чистой, всеобъемлющей Тайны. Не надо путать, подумал он, абсолютное зло с несчастливым детством. Узнать – значит разочароваться. Понять – значит быть преданным. Все жалкие «как» и «почему», все низменные мотивы, все абсцессы души, все отвратительные мелкие уродства личности и истории – не более чем реквизит, который ты прячешь до самого конца Пусть публика завывает во тьме, потрясает кулаками, пусть одни кричат –
Когда стемнело, Уэйд положил лопату и спустился к причалу. Снегопад прекратился.
Он ни секунды не раздумывал. Быстро разделся, набрал в легкие воздуху и нырнул на дно – туда, где Кэти.
К его удивлению, холода он не почувствовал – а может, был уже к нему нечувствителен. Глаз не открывал. Нащупал основание сваи, забитой в каменистое дно, ухватился за нее и поднырнул под мостки причала, лицом вниз, ощущая всего лишь неуют из-за своих неясных намерений. Это было как репетиция. Прогонка номера. Может, отец в свое время тоже проделывал подобные трюки в затхлой тишине гаража, примеряясь, испытывая балки – какая лучше подойдет для левитации.
Несколько мгновений Уэйд колебался – открыть глаза или нет, просто чтобы знать; но в темноте это не имело значения, все равно ничего не разглядишь.
Всплыл на поверхность и погрузился опять.
