вошел Ангел Смерти, он спрятался среди одиннадцати своих статуй. Он перестал дышать.
Ангел Смерти был озадачен, он не мог поверить своим глазам. Этого никогда не случалось - это выходило из ряда вон! Неслыханно было, чтобы Бог создал двоих похожих людей; он всегда создает уникальное. Он никогда не верил ни в какую рутину, он не похож на конвейер. Он абсолютно против копирки, он создает только оригиналы. Что случилось? Двенадцать человек, абсолютно одинаковых? Кого из них забирать? Взять нужно только одного...
И Ангел Смерти не мог решить. Озадаченный, встревоженный, нервный, он вернулся. Он спросил Бога:
- Что ты сделал? Там двенадцать абсолютно одинаковых людей, а я должен забрать только одного. Кого мне выбрать?
Бог рассмеялся. Он подозвал Ангела Смерти поближе и прошептал ему на ухо формулу, ключ к тому, как отличить реальное от нереального. Он дал ему секретный код и сказал:
- Теперь иди и скажи это в той комнате, где художник прячется среди своих статуй. И Ангел Смерти спросил:
- Как это поможет?
- Не волнуйся, - сказал он. - Просто пойди и попытайся.
И Ангел Смерти пришел снова, не веря, что это сработает... но если так сказал Бог, так и нужно сделать. Он вошел в комнату, огляделся и сказал, ни к кому в частности не обращаясь:
- Господин, все в полном порядке, кроме одного. Ты сделал очень хорошо, но кое-что упустил. Есть одна ошибка.
Человек совершенно забыл, что прячется. Он выскочил и сказал:
- Какая ошибка? Смерть рассмеялась.
- Ты попался! - сказала она. - Вот единственная ошибка: ты не можешь забыть самого себя. Пойдем.
Как правило, художник - это самый эгоистичный человек на свете. Но он не истинный художник. Он использовал искусство как средство для опьянения эго. Художники очень эгоистичны, постоянно хвастаются собой, постоянно борются друг с другом. Каждый считает себя первым и последним. Но это не истинное искусство.
Истинное искусство совершенно исчезает. Эти люди только техники; я назову их не художниками, но техниками. Я не назову их творцами, я назову их сочинителями, Да, сочинить стихотворение - это одно, а создать стихотворение - совершенно другое. Чтобы сочинять стихи, человек должен знать язык, грамматику, правила поэтики. Это игра словами. И если ты знаешь всю игру, ты можешь создавать поэзию. Она будет не слишком поэтичной, но выглядеть будет как поэзия. Технически она будет совершенной, но у нее будет только тело - души будет не хватать. Душа случается, только если художник исчезает в своем искусстве - он больше не отделен. Когда художник пишет с таким изобилием, что его больше нет, настолько, что он даже испытывает чувство вины, подписывая свою картину, потому что знает, что не он это сделал... Какая-то неизвестная сила сделала это через него, он знает, что был одержим ею. Это было опытом всех действительно великих художников всех веков: чувство одержимости. Чем более велик художник, тем яснее это чувство.
И те, кто были величайшими - Моцарт, Бетховен, Калидас, Рабиндранат Тагор - те, кто были величайшими, абсолютно уверены, что были не более чем полым бамбуком, и через них пело существование. Они были флейтами, но песня была не их. Она протекала по ним, но исходила из какого-то неизвестного источника. Они не препятствовали - вот и все, что они сделали, - но они не создали этого.
Это парадокс. Настоящий творец ничего не создает, существование работает через него. Оно овладевает им, его руками, его существом и создает нечто через него. Он становится инструментом. Это настоящее искусство, в котором исчезает художник, - нет речи об эго. И тогда искусство становится религиозностью. Тогда художник становится мистиком - не только технически правильным, но экзистенциально подлинным.
Чем меньше художника в его работе, тем он совершеннее. Когда художник абсолютно отсутствует, творчество абсолютно совершенно - в этой пропорции, вы должны помнить. Чем более присутствует художник, тем менее совершенным будет его продукт. Если художника слишком много, продукт будет тошнотворным, невротичным. Это будет просто эго - что это еще может быть?
Эго есть невроз. И еще одно нужно помнить: эго всегда хочет быть совершенным. Эго большой перфекционист. Эго всегда хочет быть выше и лучше других; отсюда перфекционизм. Но в эго совершенство никогда не возможно, поэтому само усилие абсурдно. Совершенство возможно лишь, если эго нет - но тогда человек и не думает о совершенстве. Поэтому настоящий художник никогда не думает о совершенстве. У него нет ни малейшего понятия о совершенстве, он просто позволяет себе сдаться, войти в позволение, и происходит все, что бы ни происходило. Настоящий художник, конечно, думает о тотальности, но никогда не о совершенстве. Он хочет быть в этом тотально, вот и все. Когда он танцует, он хочет исчезнуть в танце. Он не хочет быть в нем, потому что присутствие танцора будет беспокойством для танца. Грация будет побеспокоена, на пути потока встанет преграда. Когда танцора нет, все камни исчезли, и поток очень тих, гладок. Настоящий художник, конечно, думает о тотальности - как быть тотальным? - но никогда не о совершенстве. И красота в том, что те, кто тотален, совершенны. Те, кто думает о совершенстве, никогда не совершенны, никогда не тотальны. Напротив, чем больше они думают о совершенстве, тем более становятся невротичными. У них есть идеалы. Они всегда сравнивают и никогда не дотягивают до стандарта!
Если у тебя есть идеал, пока этот идеал не осуществится, ты не будешь считать себя совершенным; как ты можешь быть тотальным в своем действии? Если ты думаешь, например, что должен быть таким танцором, как Нижинский, как ты можешь быть тотальным в танце? Ты постоянно смотришь, наблюдаешь за собой, стараешься улучшить, боишься совершить ошибку... ты разделен. Часть тебя танцует, другая часть судит, стоит рядом и осуждает, критикует. Ты разделен, расщеплен.
Нижинский был совершенным, потому что он был тотальным. Когда он танцевал, случалось так, что он совершал в танце такие прыжки... люди не могли поверить своим глазам, даже ученые не могли поверить своим глазам. Он прыгал так, что это противоречило законам гравитации, - этого не могло быть! И, возвращаясь на землю, он падал медленно, как перо... вопреки всем законам гравитации.
Снова и снова его об этом спрашивали. Чем больше его спрашивали, чем более он это осознавал, тем более это исчезало. Прошел момент в его жизни, когда это совершенно прекратилось, и причина была в том, что он стал это осознавать - и потерял тотальность. Тогда он это понял, понял, почему это исчезло. Это происходило, но происходило лишь тогда, когда Нижинский совершенно терялся в танце. В этой полной потере себя, в этом совершенном расслаблении человек действует в совершенно другом мире, согласно другим законам.
Позвольте мне рассказать вам об одном законе, который рано или поздно обязательно обнаружит наука. Я называю его законом грации. Точно как есть закон гравитации... триста лет назад его не знали. Он действовал до того, как его открыли; чтобы действовать, закону не нужно, чтобы о нем знали. Этот закон всегда работал. Он не имел ничего общего с Ньютоном и падающим яблоком. Яблоки падали и до Ньютона! Не было так, что Ньютон открыл закон, и яблоки стали падать. Закон уже был. Ньютон, только открыл его.
Точно так же есть и другой закон - закон грации, который поднимает вверх. Закон гравитации тянет вещи вниз; закон грации - поднимает вверх. В йоге это называют левитацией. В состоянии абсолютного забвения, абсолютного опьянения - опьянения божественным - в состоянии полной самоотдачи, отсутствия эго начинает действовать этот закон. Человек поднимается вверх. Он становится невесомым.
Именно это произошло в случае Нижинского. Но ты не можешь заставить это случиться, потому что если ты есть, этого не случится.
Эго подобно камню у тебя на шее. Не чувствовал ли ты это когда-нибудь в жизни? Есть мгновения, когда ты в некотором роде лишен веса. Ты ходишь по земле, но твои ноги не касаются земли - ты паришь над ней. Мгновения радости, мгновения молитвы, мгновения медитации, мгновения празднования, мгновения любви... и ты невесом, ты поднят.
И я говорю, что рано или поздно науке придется это обнаружить, потому что наука верит в
