стали реальностью, но все, что стало реальностью, сначала приходило к человеку как сон. Ночь - не только утроба, освежающая вашу жизнь, это также утроба, где к вам приходят все мечты о будущем прогрессе.
Заратустра вообще не хочет выбирать. Его весть - невыбирающее осознание, жизнь в невыбирающем осознании, которое радуется всему, чем одарило вас существование. Зачем держаться за свет, почему бы ни познать также и красоту тьмы? Зачем держаться за жизнь, почему бы ни отправиться за приключениями в неведомые края смерти? Те, кто молились: «Господи, выведи нас от смерти к жизни», должно быть, испытывали глубокий страх, у них были навязчивые идеи. Но человек, который боится смерти, не может полно жить, потому что смерть и жизнь неразделимы, точно так же, как тьма и свет.
Заратустра не хочет выбирать. Заратустра хочет наслаждаться, петь и песню дня, и песню ночи. Ему нравится танцевать и ранним солнечным утром, и звездной ночью.
Вот и ночь: громче голос бьющих ключей - ибо все стихло: уснули птицы, уснули звери, уснули люди, исчезло все мирское. Великая тишина спустилась на всю планету, и теперь даже шепот становится громче.
Громче голос бьющих ключей. И душа моя - бьющий ключ.
Вот и ночь: просыпаются песни влюбленных. И душа моя - песнь влюбленного.
В это нужно глубоко вникнуть. Корни любви глубоко уходят в ночь. Может быть, в темноте легче сбросить свою личность, сбросить маску, быть обнаженным, подлинным и правдивым. Может быть, в темноте легче раствориться друг в друге, погрузиться друг в друга, забыть о «я» и «ты».
Днем это труднее; на свету вам нужен грим, маска, вы хотите показать самое лучшее. Вы хотите спрятать все, чего боитесь; если люди узнают об этом, вы им наверняка не понравитесь, они не будут вас любить, они не примут вас. Ночь дает вам свободу, отнятую днем. Наверное, это естественно, что любовь коренится в ночи.
Вот и ночь: просыпаются песни влюбленных. Исчезают фальшивые личности, и реальные индивидуальности, без всякого страха перед обличением, абсолютно неприкрытые в темноте, могут сбросить с себя серьезность и поиграть. До тех пор, пока любящие не могут играть как дети, любовь очень поверхностна и бессмысленна.
Пока любовь не стала невинной игрой, весельем и смехом, песней, танцем - это не любовь. Значит, это нечто мирское, товар, который можно показать лицом, который можно купить.
Только в темноте вы подлинны; вы больше не боитесь общества, толпы - ведь в темноте нет толпы; вы один, нет никакого общества, нет религии, нет церкви, нет священника, нет никаких дураков.
Тьма дает вам свободу, ту свободу, которая бывает лишь тогда, когда вы остаетесь в полном одиночестве. Лишь в этом одиночестве любящие могут петь, любящие могут наслаждаться. Только в этом одиночестве ум прекращает болтать, прекращает спорить и дает слово сердцу. Песня любви есть не что иное, как песня сердца.
И душа моя - песнь влюбленного. В безмолвии тишины вы найдете и свою душу, ибо она не от ума; она даже глубже сердца, хотя сердце - это мост. Если вы можете петь песню любви, вы недалеко от звучания собственной души - она очень близко. Любовь и ваша душа - соседи.
Что-то неутоленное, неутолимое есть во мне: оно хочет говорить. Жажда любви оживает во мне и говорит языком ее.
Я - свет: о, если бы стал я ночью! Но в том и одиночество мое, что опоясан я светом. ...
В сиянии собственных лучей живу я и поглощаю пламя, от меня исходящее.
Мне неведома радость берущего; и не раз думал я: стократ блаженнее крадущий, нежели дающий.
Заратустра вновь и вновь подчеркивает, что давать кому-то что-либо - значит унижать его гордость. Поэтому дарить нужно очень искусно, очень умело. Вы не должны дарить так, чтобы другой был унижен. Но происходит именно это. На самом деле, людям хочется не дарить, им хочется унижать других. Дарение для них - всего лишь предлог, чтобы оскорбить чью-то гордость - это уродливо и бесчеловечно.
Для того, чтобы отдавать, нужно иметь великое сердце и великое искусство. Это нужно делать так незаметно, чтобы принимающий не почувствовал никакого унижения, чтобы он, наоборот, испытал великую любовь, почувствовал ваше приятие, почувствовал, что вы больше рады, отдавая, чем он, принимая; что не он обязан вам, а вы ему. Нужно дарить так, чтобы другой чувствовал уважение, чтобы возвышать его.
Мне неведома радость берущего. Заратустра говорит: «Я беден в этом отношении: мне незнакома радость принимающего; ибо я настолько полон, что мне ничего не нужно. Я настолько завершен, что никто ничего не может мне дать». Поэтому мне неведома радость берущего; и не раз думал я: стократ блаженнее крадущий, нежели дающий.
Я не знаю радости принимающего, но я видел, как люди принимают, и видел я, что их гордость задета, что их достоинство уничтожено. Они превратились в нищих. Вот почему не раз думал я: стократ блаженнее крадущий, нежели берущий.
Лучше украсть, по крайней мере, вы сохраните свое достоинство. Он не проповедует воровство. Он говорит это, чтобы вы поняли: когда вы даете кому-то что-либо, делайте это очень осторожно и бережно. Дарите так, как будто это нужно вам, а не тому, кто принимает; как если бы вы были перегружены, и берущий очень добр к вам, разделив вашу ношу.
В том бедность моя, что вовек не устанет дарить рука моя.
Он имеет так много, что постоянно отдает свою любовь, свою мудрость, свое оригинальное видение; но он говорит: «Это моя бедность, не обижайтесь. Я не стараюсь показать свое богатство, отдавая вам нечто. Я просто показываю свою бедность» - очень странная идея, но очень значительная.
Когда приходит сезон дождей и над вами повисают облака, полные дождевой воды, они хотят пролиться - не потому, что заботятся о жаждущей земле, но потому, что они переполнены водой; им становится все тяжелее и тяжелее. Они проливаются дождем именно из-за этой тяжести, из-за этой переполненности. Это их бедность, они не могут вместить больше, они слишком малы, их способности невелики; они слишком рано переполнились. Так должен думать каждый дающий. Лишь тогда все, что он отдает, он дарит из любви; иначе это не добродетель, иначе это грех.
В том бедность моя, что вовек не устанет дарить рука моя; в том ревность моя, что вижу я взоры жаждущих и тьму, просветленную желанием. Поистине, он совершенно уникален: он видит вещи с таких сторон, с каких не видел их никто - ни до него, ни после. Он говорит: «Я завидую ожидающим глазам». Он говорит: «Я завидую нищим, потому что они никого не оскорбляют». Как вы можете оскорбить кого-то, принимая? Принимая, они не могут удовлетворить свое эго.
«Я завидую...» ...Но что делать Заратустре? Он так переполнен любовью и светом; он беспомощен. Вот почему он говорит: «Я беден». Он беспомощен, он должен делиться.
У Кабира, одного из великих индийских мистиков, есть похожие прекрасные слова. Он говорит: «Когда дереву становится слишком тяжело от плодов, его ветви начинают клониться вниз; они касаются земли». Им слишком тяжело, чтобы стоять по обычаю гордо и эгоистично. Впервые их богатство делает их смиренными; их богатство заставляет их склониться до земли. Они просят, чтобы кто-нибудь взял их плоды, чтобы они стали легкими и смогли снова вернуться к небу.
Кабир говорит: «В таком же положении находится тот, чье бытие стало созревшим плодом'. Он становится смиренным, он становится бедняком, он готов поделиться с каждым; он не спрашивает, достойны вы или нет: все, что ему нужно - это снова стать пустым.
Но проблема духовного роста в том, что чем больше вы отдаете, тем больше у вас есть. Так что вы постоянно отдаете, а чаша вашей жизни всегда переполняется из неведомых источников; тем, что вы отдаете, вы никогда не опустошите ее.
Куда исчезли слезы очей моих? Где мягкость сердца моего? О одиночество всех дарящих! О молчание посылающих свет!
Куда исчезли слезы очей моих? Где мягкость сердца моего? На пути бывают такие моменты, точно так же, как день и ночь, точно так же, как жизнь и смерть... одно мгновение вы настолько полны, что можете одарить весь мир. Ваше блаженство так велико, что невозможно представить, что вы когда-нибудь станете пустым. Сколько бы вы ни отдавали, вам будет доставаться все больше и больше блаженства.
А потом приходит ночь, и у вас внезапно исчезают даже слезы в глазах, и цветы вашего сердца вдруг увядают. Вы не просто пусты, вы внезапно превратились в пустыню; а всего лишь миг назад здесь был сад,
