— Конечно. Все так говорят, но… Вы не против, если я тут присяду?
Я слишком устал, чтобы протестовать.
— Да вы не напрягайтесь. Я вижу, вам это сейчас вредно. — Он придвинул стул и с довольным видом уселся рядом. — Как мне стало известно, вы — частный детектив?
— Угу…
— А кто вас пригласил сюда?
— Я здесь не в качестве сыщика. — Я посмотрел ему в глаза. Журналисту было под тридцать, в его глазах читалось то же, что и у всех акул пера: восхищенный блеск, фонтан энергии, который так и брызгал с той стороны стола. — Вы всё не так поняли. В свое время я работал в службе охраны детства в Бергене, и этот парнишка был моим подопечным. Меня попросили приехать, потому что он ни с кем, кроме меня, не хотел разговаривать.
— А почему?
— А вот на этот вопрос я ответа не знаю. Мне поручили с ним поговорить — вот и все.
— Так… А что он за человек?
— Вы слышали о такой вещи — тайна следствия?
— О да! — он криво усмехнулся. — Но вы знаете, когда кто-нибудь из центральной газеты открывает свой кошелек, все тайное становится явным.
— А сколько весит кошелек «Фирды»?
— А сколько вы хотите?
Я медленно покачал головой.
— Послушайте. Я не шучу. Я действительно не могу сказать ничего, кроме того, что уже сказал.
Он понимающе кивнул, дав понять, что взял мои слова на заметку. Но тут же продолжил:
— А что вы знаете о Трудаленском убийстве, Веум?
— Это хороший вопрос. Вчера вечером я узнал, что случилось оно в тысяча восемьсот тридцать девятом году. Больше мне ничего не известно.
— Хотите, расскажу?
— Ну что ж. Что было — то прошло, конечно. Но все равно интересно.
Хельге Хауген откинулся на спинку стула, сложил руки на животе и стал больше похож на доброго дедушку, чем на криминального репортера. Выслушав его рассказ, я понял, что он представил мне свою собственную версию, которая скорее всего в самые ближайшие дни будет напечатана на страницах «Фирды».
— Итак, это случилось одним солнечным июньским днем тысяча восемьсот тридцать девятого года. Снег, правда, еще лежал на скалах в Трудалене — маленькой горной долине, которая соединяет Верхний Наустдаль и Аньедален. Один человек из Наустдаля шел через долину по небольшому делу — он вел с собой корову, которую должен был продать торговцу из Аурланда, что в Согне, — Уле Ульсену Оттернэсу. Они договорились встретиться на хуторе Индребё, что в Аньедалене, и совершить куплю-продажу. Но когда человек из Наустдаля пришел туда, Уле Ульсена он там не встретил. Люди на хуторе Индребё были удивлены отсутствием Уле, потому что всего за несколько дней до этого торговца видели в Аньедалене. Кто-то сказал, что он отправился в Трудален, возможно, для того, чтобы там, в горах, что-нибудь продать. В соседнем дворе он оставил кое-что из одежды. Это было девятнадцатого июня. Он сказал, что вернется за своими вещами. Но больше его никто никогда не видел.
— Вообще?
— Люди из Индребё начали беспокоиться, что с Уле Ульсоном что-то произошло. В горах с ним могло приключиться какое-нибудь несчастье. И тогда они отправились в Трудален на поиски. В конце концов они пришли в единственный хутор в долине — Трудальсстранд. Ни хозяина, ни его жены там не оказалось, только старая служанка. И она им рассказала… Это было двадцать четвертого июня. Служанка сказала, что пять дней назад Уле Ульсен у них побывал, но ничего не продал. И тогда он отправился обратно в Аньедален, а вместе с ним ушел сын хозяев, Мадс Андерсен. Мадс вернулся к вечеру, а на следующее утро она видела, как он спустил на воду лодку и вышел в море, вопреки запрету отца, который сказал, чтобы лодку не трогали до его возвращения.
— А где был сам отец?
— Он отправился в Берген, а мать доехала с ним до Наустдаля. Она вернулась днем двадцатого июня.
— И где она была, когда к ним пришли?
— В поле. Они вместе с Мадсом сушили сено. — Он подождал, не будет ли у меня еще вопросов, и, так как их не было, продолжил: — Мужчины с хутора Индребё стали расспрашивать Мадса. «Нет, Уле Ульсен ушел от нас один», — сказал он. «Не сходится, — сказали мужчины, — мы знаем, ты ушел с ним». — «Ну, может быть, мы и прошли вместе. Совсем немного». — «И где же ты с ним распрощался?» И вот тут Мадс дал весьма расплывчатый ответ. «Да там, за склоном», — сказал он и махнул рукой. Ну тогда мужики его слегка поприжали, хотя то, что рядом была мать, дела не упрощало. Вообще есть много мнений насчет того, какую роль во всем этом деле сыграла его мать. Одни говорят, что это она пошла к ленсману и донесла на собственного сына: она сразу поняла, что стряслось, как только вернулась из Наустдаля. Другие утверждают, что она сделала несколько прозрачных намеков еще двадцать четвертого июня, во время разговора с людьми из Индребё. В то время как третьи уверены в том, что она никогда не бросала ни малейшей тени на своего сына. А днем Мадс должен был заплатить одному человеку из Аньеланда за шкуру. И на бумажных далерах, которыми он расплатился, были красные пятна. «Но это же кровь!» — вспыхнул один человек из Индребё. «Да», — ответил Мадс и вскоре признался в убийстве.
— Вот так легко?
— Про него говорили, что он был слегка не в себе, дурачок, этот Трудальский Мадс, как его прозвали в народе. Другие считали его жестоким и утверждали, что слышали, как он говорил, будто бы и еще кого-нибудь убьет, если ему в этот раз сохранят жизнь.
— И что? Его не казнили?
— Нет, пожил немного. Ему было больше восьмидесяти, когда он умер, но много лет он просидел в Кристиании — тогда столица еще называлась по-старому. Вы ведь знаете, лишь с девятьсот двадцать четвертого она носит имя Осло. Первоначально его приговорили к смерти через колесование, но это наказание заменили тюрьмой, и он отсидел в замке Аркерсхюс целых сорок два года. Основанием для столь долгого срока было то, что он угрожал убить своих родителей, когда выйдет. Но он продолжал сидеть и после того, как оба они умерли. Лишь в тысяча восемьсот восемьдесят первом году его отпустили и позволили вернуться домой. Но он стал жить не в Трудалене, а в Аньедалене, вырезал костяные ложки из рогов, которые собирал по дворам. Молодые его боялись, а вот старшие решили, что он, отсидев так много лет в тюрьме, сделался совершенно неопасен.
— Значит, признался…
— Да-да. Я сам читал протокол заседания суда. Сначала — людям из Индребё, потом ленсману, а уж после — на открытом суде. Он прошел вместе с Уле Ульсеном часть пути, а потом решил его ограбить. Выбрав подходящее место, он ударил его камнем по затылку и продолжал бить, пока торговец не отдал Богу душу там же, на осыпи.
— На осыпи?
— Ну да, где-то там, над морем. После чего забрал у убитого деньги и какие-то еще ценные вещи, а потом столкнул со скалы и забросал камнями. На следующее утро он вернулся, отволок тело к морю, привязал к лодке, отвез на глубину и утопил.
— И тело так и не нашли?
— Точно. Не нашли и следов крови на том месте, где, по его словам, произошло злодеяние.
— То есть улик-то и не было?…
— Увы. — Хельге Хауген посмотрел на меня с глумливым блеском в глазах. — Дельце для частного детектива, а? Надо сказать, что дно-то там непростое. Когда-то, после
