«У меня нет ничего, что я могла бы им отдать», – печально подумала Эпона. Теперь, закрывая глаза, она уже не видела Кажака. Видела лишь небольшой холмик над выкопанной кельтским кинжалом могилкой под дубом.
Из них двоих Дасадас был самым слабым. Хотя Эпона и сама отчаянно нуждалась в отдыхе, она охотилась вместо него, расставляла силки на мелкую дичь, прячась недалеко от пасущихся лошадей, по полдня терпеливо ожидала появления какой-нибудь съедобной птицы, чтобы подстрелить ее из лука.
Но все дикие существа, чувствуя присутствие нежеланных гостей, избегали этого места, поймать хоть какую-нибудь дичь было очень трудно.
Чуточку окрепнув, они продолжили путь, но гораздо медленнее. Если им не встретится никаких новых препятствий, они смогут достичь Кельтской долины… к началу солнечного времени года. А до солнечного времени года оставалось еще так много лун…
Разумеется, им по-прежнему приходилось сталкиваться с трудностями. Дасадас поправлялся медленно, чувствовал себя неважно, хотя и не признавался в этом. Он так и не смог найти связующего звена между своим духом и духом Эпоны, тем не менее ему передавалась ее мрачная решимость во что бы то ни стало добраться до Голубых гор, и не только добраться самим, но и отогнать туда лошадей. Он не щадил себя, с каждым днем все худел и худел; пока его голова не стала походить на туго обтянутый кожей череп, откуда безжизненно смотрели серые глаза. Теперь он даже не притрагивался к ней, отныне его сил хватало лишь на продолжение путешествия. Он как будто вел личный поединок с самой судьбой и ни за что не хотел его проиграть.
Когда они достигли хорошо памятной Эпоне широкой равнины, где Дунай круто поворачивал наконец на запад, как-то ночью удрала одна из их кобыл. Эпона с особенной радостью мечтала о том, какой замечательный жеребенок получится от случки серого жеребца с великолепной крепкой рыжей кобылой. Именно эта кобыла и убежала, а они так и не смогли ее отыскать.
И в ее бегстве Дасадас также винил себя. В эту ночь он должен был охранять стадо, но уснул, забылся усталым беспокойным сном, наполненным кошмарными видениями… Он бил себя кулаками по голове, пока Эпона не велела ему прекратить это.
Вторую кобылу они потеряли уже в предгорьях, когда Эпона стала уже приободряться. Не привыкшая к скалистой местности, лошадь сломала ногу, провалившись в трещину, и ни искусство Эпоны, ни магия не смогли ее спасти.
Эпона горько плакала; сильные рыдания сотрясали все ее тело. Она оплакивала мертвую лошадь, убежавшую кобылу, но горестнее всего она оплакивала своего сына.
Ее слезы испугали Дасадаса. Он привык видеть ее всегда собранной и сильной, привык полагаться на нее, как на брата, и теперь он беспомощно хлопотал над ней, пока она не махнула рукой, отгоняя его прочь.
«
А вдалеке, ожидая их, высились Голубые горы, свободные и ясные.
Это была самая тяжелая часть их пути. После бегства рыжей кобылы Эпона держала всех остальных на привязи. Подъем требовал от них много сил и был сопряжен с большой опасностью: ноги лошадей скользили по скалистой почве, осыпалась земля. Когда боль в спине и боку становилась почти нестерпимой, Дасадас иногда смотрел вперед на Эпону, которая все ехала, ехала и ехала, и недоуменно покачивал головой. Неужели это женщина?
Эпона и в самом деле внешне мало походила теперь на женщину. Со времени их стычки с даками она обрезала кинжалом свои рыжевато-золотистые волосы и низко нахлобучила на голову скифскую шапку. Она опять натянула мужские шаровары, ее лицо и руки сильно загорели и обвет– рились. С мечом на поясе, с луком и стрелами в горите, она вполне могла сойти за худого мальчика-кочевника.
Они все ехали и ехали.
Кругом простирались уже знакомые места. Деревья, камни и лучи света были для Эпоны друзьями, она приветствовала их со смешанными чувствами. С тех пор как она отсюда уехала, она повидала так много нового, и Голубые горы рисовались ей сквозь дымку свежих воспоминаний о Море Травы и других, оставшихся позади краях. Вероятно, ничто не будет отныне представляться ей таким же, как прежде.
Но вот знакомая сосна, вот большой валун, выпирающая кость Матери-Земли. А как сладостно пахнет здешний воздух!
Наконец-то она дома, среди знакомых духов. Она знала их всех, чувствовала их присутствие вокруг себя, радовалась, что снова вернулась в их мир.
Вода. Духи. Деревья. Духи. Камни. Духи. Они знают, что она тут, среди них. Вода видит ее своим сверкающим глазом. Камни ощущают ее близость. Деревья слышат, как она проезжает мимо. Она навсегда связана с этим миром духов, к которому принадлежит и ее дух.
Остановив серого жеребца, она медленно спешилась и подъехала к массивному камню, выступающему из горного склона; его теплая от солнца спина вся поросла узорчатым лишайником. Дасадас наблюдал, как она стоит возле этого камня и сосредоточенно размышляет, пытаясь уловить незримую связь между солнцем и камнем. Что-то бралось и что-то отдавалось, происходило вечное общение, непостижимое для ума человеческого.
Несколько мгновений спустя она улыбнулась и вернулась к своему коню.
Когда она услышала, что ее окликает часовой, она не сразу узнала голос Валланоса. И его голос и выговор показались ей незнакомыми. Но скоро слова сложились в осмысленную фразу, и тут наконец она всем своим существом поняла, что она дома.
– Валланос! Это я, Эпона! Дочь Ригантоны! – Она пришпорила коня пятками и поскакала вперед.
Валланос с мечом в руке вылез из своего привычного укрытия среди скал. Перед ним предстал безбородый скифский всадник, в котором он не узнал Эпону. Он стоял уже рядом с серым жеребцом, когда наконец разглядел улыбающиеся ему голубые глаза; лишь тогда он остановился в недоумении.
– Эпона? Это ты?
– Да, Валланос. Ты меня не узнаешь?
