Троцеро и худой предводитель замерли, так и не закончив начатого.
А свет слепил, он сиял и переливался от ярко-желтого до снежно-белого. Он казался живым, осязаемым и создавалось впечатление, что горячим - можно ошпариться, хотя никакого жара не ощущалось.
Наконец опомнившиеся и более сообразительные по части улепетывания дружки худого бандита опять же дружно развернулись и с криками что есть духу припустили к лесу. Только шкуры засверкали.
А может, это что-то нарочно выгнало лишних свидетелей из чрева своя.
Убегающие свободно преодолели светящийся кокон и, едва покинув яркое пространство, растворились для стоящих внутри.
Троцеро же, при всем своем желании, не мог последовать их примеру. Его мардок будто врос в землю и окаменел. Да и сам мальчик почувствовал, что не в силах двинуть ни единым мускулом. Он видел, что такие же или примерно такие же чувства испытывает и оставшийся бандит.
– Я приветствую вас, дети мои! - огласил окрестности громоподобный голос. Голос звучал отовсюду и ниоткуда. А может, это был всего лишь плод воображения. Но, увидев, как вздрогнул бандит, Троцеро понял, что тот тоже слышит его.
– Радуйтесь, о счастливейшие из смертных! - Голос был громкий, и вместе с тем от него веяло добротой и спокойствием. - Ты, Троцеро Калигула, являешься избранным. Ты станешь моими устами, ибо единственно тебе придет откровение и благословение мое.
– К-кто ты? - еле выдавил из себя пересохшими губами мальчик. Даже эти два коротких слова дались ему с трудом. Язык прилип к небу, а губы упорно не хотели шевелиться.
– Ты не узнал меня! - В голосе послышался то ли вопрос, то ли удивление. - Я есть Господь твой, творец и повелитель всего сущего Ака Майнью.
– Но-о-о... - Троцеро никогда не отличался особой религиозностью. Не то чтобы он не верил в Ака Майнью - это была государственная религия и хочешь не хочешь, а верить будешь. Однако мальчик посещал с отцом другие планеты, на которых поклонялись совсем иным богам. Религия для него являлась скорее данью прошлому, традициям... Хотя иногда Троцеро и вспоминал о боге, когда не выучишь урок или провинишься по другому поводу, кому хочешь начнешь молиться, не только Ака Майнью, лишь бы подальше от учителей или того хуже разъяренного отца, ведь чуть что последний сразу за ремень... а тот у него широкий... кожаный... с заклепками...
Но чтобы бог... вот так... в их космический век... Разговаривал...
Мальчик хотел сказать: 'бога нет', но подумал, что будет невежливо по отношению к говорившему, которого нет, заявлять подобное. Поэтому он произнес:
– Откуда я знаю, что ты Ака Майнью?
– Ты сомневаешься! - взревел голос. - Ты хочешь доказательств!!!
Худой бандит уже давно пал ниц и истово молился, как обычно в таких случаях обещая с завтрашнего, да что там, с сегодняшнего дня... прямо с этой минуты завязать с разбоем, пьянством, руконогоприкладством, словоблудием, рукоблудием и еще дюжиной какие он успел вспомнить грехами. Единственно, о чем предусмотрительно умолчал Ганселимо, это грех прелюбодеяния. Отказ от него разбойник приберег на крайний случай - если другие не помогут.
Их так и нашли прибывшие через полчаса люди герцога. Сидящего на неподвижном мардоке мальчишку и павшего ниц обтрепанного бродягу.
Так и доставили в замок. Вдвоем. Бродяга упорно не желал бросать молодого наследника, именовал того не иначе как учитель и следовал по пятам.
А наследник... Странный он стал с той поры. Может, в лесу перетрусил, может, еще чего, да только на охоту больше не ездил, с другими детьми не играл. Ходит молча, задумчивый, или в комнате своей просиживает. Часами...
Бывало, проходит кто мимо покоев, когда парень внутри, и... или померещилось... Из-под двери будто свет выбивается. Яркий. Костер жжет, что ли? Так дыма не видать. А тут уже и чересчур любопытного оборванец Ганселимо отгоняет, ровно пес цепной.
Двинутые они оба какие-то.
Так и начали люди косо смотреть на будущего господина. За спиной шептаться. Да все чаще пальцем у виска вертеть.
Горюшко. А что будет, когда старый герцог, сто лет ему жизни, издохнет. Ведь неизвестно, как оно, под умалишенным-то. Хоть бы случилось с ним чего, что ли.
Вон второй сын господина, так тот всем хорош. Пьет беспробудно, а как наберется, так давай морды дубасить. Ответить нельзя - хозяйский сын. Если бить устанет, то девок лапает или бранит всех на чем свет стоит. Давеча старику Никифору велел сто плетей всыпать за то, что тот вроде недостаточно низко поклонился. На третьем десятке старик и отдал душу.
Вот это господин. Загляденье, не господин. И жить с таким, как у Ака Майнью за пазухой. Куда там старшему брату...
Так и шептались, пока не нашептали. Потому как, если бог хочет наказать человека, он исполняет все его желания. Так старики говорят. Глупые.
Это только присказка, а сказка впереди...
После кратковременного ощущения холода стены капсулы растаяли, и Рип почувствовал под ногами твердую почву.
Первый вдох воздуха нового мира принес ощущение тяжести, в горле запершило. Рип закашлялся.
Гравитация здесь была немного меньше привычной, а в атмосфере явно не хватало кислорода. Исследователи скорее всего не отправлялись на длительные прогулки без скафандра.
Рип огляделся.
Унылый пейзаж. Бурая почва под ногами укрыта рваным ковром низкой красноватой растительности. Местность ровная, на горизонте виднеются пики коричневых скал. Планету не зря назвали 'Угрюмая'. Животные, если и имелись, были или слишком мелкие, или хорошо прятались.
Лишь ветер. Теплый ветер. Дует непрерывно, что неудивительно на открытой местности.
Рип сделал первый шаг. Первый шаг в новом мире. Под рифлеными подошвами армейских башмаков громко хрустнули листья. Или стебли.
Растения оказались непривычно хрупкими.
Винклер с удивлением отметил, что у него дрожат руки.
Уже скоро.
У подножия скал блестели сферические конструкции жилого комплекса и игла звездолета. Экспедиция. Единственные люди на планете. Кроме Рипа.
Стоило поторопиться, так как разреженный воздух мог сыграть с юношей злую шутку.
От строений отделилась оранжевая точка небольшого летательного аппарата. Взлетела и ушла куда-то за горизонт.
Ветер крепчал. Рип поправил под мышкой сместившуюся кобуру с бластером и двинулся к лагерю.
Он еще не выработал конкретного плана действий. Он не знал, что сейчас скажет и скажет ли вообще.
Сколько раз за прошедшие дни Винклер проигрывал в уме предстоящую встречу. Сколько за прошедшие годы... Придумывал множество слов, обращений. И тут же отметал.
Он не знал, что сказать. Как начать. Может быть, просто: 'Здравствуй, папа. Здравствуй, мама'.
Довольно странно будут звучать такие слова для двадцатипятилетнего юноши из уст своего сверстника. Пусть и чем-то похожего на них с женой...
Его отцу сейчас ровно двадцать пять. Он даже младше Рипа.
Винклер привык считать отца взрослым человеком. Таким он представлял его в своих детских мечтах. Таким видел на фотографиях и видеозаписях... Отца и мать, которых не помнил.
Рип ускорил шаг. Ветер усилился.
Тай-Суй. Кто бы мог поверить. Да Рип и сам еще три месяца назад не поверил бы в такое... Но он был и он действовал.
