Указ об участии рабочих в выборах в Гос[ударственные] думы как уполномоченных от рабочих, а не в качестве квартиронанимателей на съезде городских избирателей или по городским избирательным участкам и разъяснение Сената от 7 окт[ября] 1906 г. в первом смысле исключительно.
Боевые дни. С утра до поздней ночи стрельба где-то в центре города: пушки разбивают баррикады, сооружению и восстановлению которых никто не мешает, но которые по их изготовлении заботливо обстреливают, предуведомляя строителей, когда им следует утекать от огня. Обе стороны поняли друг друга, спелись и стройным дуэтом тянут песню самоуничтожения. Одни ночью выскочат из меблированных нор на улицу, выволокут мебель у одурелых обывателей и, построив баррикаду, удерут; другие с ружьями и пулеметами выползут днем из казарм, разнесут эти баррикады, за которыми никто не сидит, и потом также утекут. Те и другие делают свое бездельническое дело и довольны — одни своей службой царю и отечеству, другие своей твердостью в убеждениях и верностью принципам.
9-го объявлена всеобщая забастовка, и железные дороги одна за другой прекращают движение в ожидании, когда окрестные крестьяне начнут разносить станции и избивать служащих. 10-го М[осковский] исполнительный комитет Союза рабочих делегатов предписал к 6 часам вечера вооруженное восстание; но оно началось раньше с револьверами, палашами, что кому удалось добыть, против нагаек, винтовок, пушек и пулеметов. Бастуют все и вся, кто до революции не успел запастись хоть напрокат рассудком, от мала до велика, от стрелочника до министра и до самого. Не бастуют только городские и сельские хулиганы да казначеи, аккуратно и корректно выдающие казенное жалованье себе и забастовщикам.
Все от нечего делать или от неумения сделать что-нибудь принялись играть, одни в конституцию, другие в революцию, превращая в куклы идеи, идеалы, интересы, принципы. Одна власть, как настоящая кукла, ни во что не играет, даже в самое себя, а, благовоспитанно-послушно сложив на бумажных коленях свои пришитые к деревянным плечикам руки, притворилась, что ее нет, и стала выжидать, когда ее спрячут в детский шкафик. Она поняла себя очень логично: она всегда отрицала свободу, никогда не умела выразуметь, что она и есть опора свободы, и потому, даровав свободу своим подданным, она умозаключила, что этим упразднила себя, т.е. сложила с себя всякую ответственность за что-либо. Она привыкла видеть в подданных своих холопов, невольников, и их приучила смотреть на нее как на плантатора, а когда узнала из доклада приказчиков, что ее белые негры взбунтовались и у нее нет силы их перевешать, она самоотверженно заперлась в своей усадьбе, сказав себе: а посмотрим, что из всей этой кутерьмы выйдет.
Учредительное собрание, которого требуют железнодорожники, телеграфисты, курсистки, все забастовщики и забастовщицы, есть комбинация русского ума — обезьяны: так бывало за границей, так должно быть и у нас. Учредительное собрание устанавливает основной закон, т.е. устройство верховной власти и ее отношение к подданным. Но вопрос об этом уже предрешен манифестом 17 октября. Там верховная власть уже ограничила себя, только довольно односторонне с левого бока. Царь обещал не издавать закона, не одобренного Г[осударственной] думой, как благовоспитанный кавалер не целует даму без ее согласия. Но там нет обещания утверждать закон, требуемый Г[осударственной] думой, — нет обязательства, установленного русским обычаем для кавалера, который сделает девицу матерью, обязательства купить ей корову для воспитания ребенка, угрожающего своим появлением на свет. Учредительному собранию предстанут три дороги. Оно может утвердить одностороннее ограничение верховной власти по манифесту 17 октября, и тогда оно окажет себя лишним, ибо это могла бы сделать и возвещенная манифестом этого октября Г[осударственная] дума. Оно может вопреки этому манифесту восстановить полное затхлое, черносотенное самодержавие, и тогда оно явит себя совсем реакционным. Наконец, оно может, отменив всякую монархию, самодержавную и полусамодержавную, провозгласить республику, и тогда оно, призванное для водворения законного порядка, окажется революционным.
Итак, Учредительному собранию придется выбирать между реакцией, революцией и собственной ненужностью, т.е. анархией, ибо его будут слушаться еще менее, чем самодержавного Витте или Трепова; это — жандармы хоть и дряхлой, но привычной власти, а то — ходоки власти притязательной, но зато вчерашней, — рекламисты народовластия, как товара, не находящего покупателей…
Канонада слышна до 1 часа ночи. Вероятно, это выпускают неизрасходованные заряды, чтобы не сдавать их обратно в цейхгауз, не марать журнала. Что случилось? Надобно найти смысл и в бессмыслице: в этом неприятная обязанность историка, в умном деле найти смысл сумеет всякий философ. Вооруженное восстание — это прием касторового масла для нашего государственного и общественного организма: он даст мало питательного, но прочистит желудок для здорового питания.
Лиза †.
Выборы выборщиков в Г[осударственную] думу в Петербурге.
Выборы в Сергиевом посаде.
Выборы в Москве. Общее оживление. Сцены агитации партийной у зданий, где б[ыли] выборы.
Отставка гр[афа] Витте; причины: несогласие с Харитоновским проектом основных законов и недостаток самостоятельности. Премьер с окт[ября] 1905.
Рескрипты Витте и Дурново об их увольнении.
Покушение на Дубасова и убийство екатеринославского ген[ерал]—губернатора.
В продолжение всего XIX в[ека] с 1801 г., со вступления на престол Ал[ександра] I, русское правительство вело чисто провокаторскую деятельность: оно давало обществу ровно столько свободы, сколько было нужно, чтобы вызвать в нем первые ее проявления, и потом накрывало и карало неосторожных простаков. Так было при Александре I: Сперанский со своими конституционными проектами стал таким невольным провокатором, чтобы вывести на свежую воду декабристов и потом в составе следственной комиссии иметь несчастье плакать при допросе своих попавшихся политических воспитанников. При имп[ераторе] Николае I правительственная провокация изменила тактику. Если нахальная аракчеевщина, сменившая стыдливую, совестливую сперанщину, стремилась заговор вытолкнуть на вооруженное восстание, то Николай I своей предательской бенкендорфщиной старался вогнать общественное недовольство в заговор.
Удачный исход опыта такой стратагемы, испробованный над поляками, надолго парализовал русские конспиративные силы, разбил их на бессильные кружки, и дело петрашевцев ярко обличило их бессилие. Были негодующие люди, как Герцен, Грановский, Белинский, но не было угрожающих, и постыдное царствование имп[ератора] Николая I благополучно кончилось севастопольским поражением и Парижским