Этюды любви и ненависти

современников Лескова, которые долго не могли простить ему грехов молодости. Теперь я воспринимаю этот рассказ проще, спокойнее. Отец-командир, от лица которого он ведется, даже по меркам того времени – мерзавец, поляк и немец, изуверствующие с позволения начальства, тоже. Вообще в рассказе есть некий резон… Другие рассказы Лескова, скажем, о православной притче 'Епархиальный суд' и прочие, вполне могли пригодиться Емельяну Ярославскому для 'Воинствующего безбожника' в качестве антиклерикальной пропаганды. Тот же А.И. Деникин, оценивая контингент евреев-новобранцев, констатировал, что они как жители сугубо городские физически слабо развиты.

Плохое знание ими русского языка также создавало разного рода трудности. Деникин считал, что 'угнетение евреев' привнесено в казарму извне, из народного быта, и не является порождением военной системы17.

А вот пример из другой войны, описанный А. Гайдаром в рассказе 'Мост'. В 1941 г. туркмен Бекетов был призван в армию. Его, не мудрствуя лукаво, определили в разведку; во время боевого задания он отстал. То же повторилось и в другой раз.

Решили, что он трус, и ему грозил трибунал. К счастью, опытный комиссар понял, в чем дело. Бекетов вырос в бескрайних песках Средней Азии и никогда ранее не видел леса и совсем в нем не ориентировался. Он получил другое назначение, более соответствующее его навыкам. Безусловно, туркмен еле говорил по- русски (о чем Гайдар не упомянул), что усугубляло его беспомощность в разведке. Если бы к евреям в царской армии относились так, как комиссар к туркмену в рассказе, результаты были бы иные…

Понятно, что евреев, оказавшихся на территории России после нескольких разделов Польши, никто не спрашивал, хотят ли они быть подданными империи, как, впрочем, не спрашивали и другие национальные меньшинства. Очевидно, что уничтожение государственности Речи Посполитой и насильственный брак с империей был для поляков трагедией. Этой трагедии Евдокия Ростопчина посвятила в 1845 г. балладу- аллегорию 'Насильный брак':

Старый барон
Всё не покорна мне она,
Моя мятежная жена!
Ее я призрел сиротою,
И разоренной взял ее
И дал с державною рукою
Ей покровительство мое…
Несметной стражей окружил,
И враг ее чтоб не сманил,
Я сам над ней стою с булатом…
Но недовольна и грустна
Неблагодарная жена
Я знаю, жалобой, наветом
Она везде меня клеймит;
Я знаю, перед целым светом
Она клянет мой кров и щит,
И косо смотрит исподлобья,
И, повторяя клятвы ложь,
Готовит козни, точит нож…

Понятно негодование Николая Павловича, усмотревшего в этих стихах намек на свои отношения с Польшей. 'Неверная' жена прибегает к западному общественному мнению, использует в целях самозащиты коварство, интриги, клятвопреступления и прочее, но не только: защищаясь, она выдвигает и 'демократические' аргументы:

Раба ли я или подруга –
То знает Бог! Я ль избрала
Себе жестокого супруга?
Сама ли клятву я дала?.. …
Он говорить мне запрещает
На языке моем родном,
Знаменоваться мне мешает
Моим наследственным гербом;
Не смею перед ним гордиться
Старинным именем моим
И предков храмом вековым,
Как предки славные молиться:
Иной устав принуждена
Принять несчастная жена.
Послал он в ссылку, в заточенье
Всех верных, лучших слуг моих;
Меня же предал притесненью
Рабов лазутчиков своих…18

Большинство подобных упреков могли адресовать своим обидчикам евреи. Все притеснения, которым они подвергались, многократно превзошли польские. И, как многие считали, самой тяжкой 'гзейрос' (напастью) для еврейства, кроме черты оседлости, была армейская служба. Правые неоднократно обвиняли евреев в том, что они 'отлынивают' от службы. Однако правые явно преувеличивали. Общие недоборы призывников в 70-х годах XIX в. были значительными: в 1874 г. – 1542 новобранца, в 1876 г. – 1952, в 1879 г. – всего 950. Как правило, это были немцы-переселенцы или евреи.

Последние, не желая служить, эмигрировали. Набор 1874 г. составлял 724 648, а 1879 г. – 759 188 человек. Процент недобора был невелик, а значит, ущерб государству – минимален. Но Россия удивительная страна. Тот же бесстрастный источник сообщает, что призыву в армию подлежали… скопцы!19 Книгу М.Л. Усова 'Евреи в армии' (СПб., 1911) правые того времени называли не иначе как апологией, другую – анонимное издание 'Война и евреи' (СПб., 1912) – тенденциозной. И ту и другую книгу не любят цитировать, но если иногда цитируют, то 'опускают неудобные факты'. Я же предпочел труд полковника Генерального штаба А.Ф. Риттиха, на который буду далее ссылаться. Написанный по следам военной реформы Д.А. Милютина (т. е. после 1 января 1874 г., когда последовал Высочайший указ о всеобщей воинской повинности), труд этот по тем временам считался сугубо научным. Автор был не только военным специалистом, но и членом Императорского Географического общества. Статистические данные относительно мужского населения империи приведены им 'по расам': арийская, в которую он включил всех славян и прочих европейцев, кавказская, урало-алтайская, туранская и семитическая – 1 262 170 евреев и 1 616 караимов (из них 20-летних, т. е. призывного возраста евреев, – 24 233).

Риттих так характеризует 'весьма способную, но отчужденную от русского народа собственными религиозными учреждениями и особенным влечением к торговле и денежным оборотам семитическую ветвь' с точки зрения ее пригодности в армии (по Риттиху, армия не что иное, как большое хозяйство, в котором можно максимально использовать природные наклонности всех народностей): 'Евреи, – хорошо знакомы русской армии, пополняя ее ряды с давних пор, и потому на этот важный контингент, одинаково полезный и вредный, нельзя не обратить должного внимания при введении всеобщей воинской повинности. Они живут в России со времен крестовых походов, переселившись с берегов Рейна сначала в Польшу. Вместе с движением последней к востоку евреи появились в Литве, потом в Белорусском крае, в Украине, Малороссии