Совдепию, преодолевая неимоверные препятствия – географические, политические, движется вопреки недоверию и слабости духа детей 'Корея', сминая новых и новых амаликитян. Язык романа лаконичен и афористичен – точная ориентация на Библию. Не исключаю влияния рассказа Льва Лунца 'В пустыне' (1922), которому близкий к Серафимовичу М. Горький дал высокую оценку. 13 октября К рассуждению о 'деле' А.В. Сухово-Кобылина (1817-1903). Я уверен, что барин пожелал избавиться от Симон-Деманш. Слуги угадали и выполнили непроизнесенный приказ. Можно сказать, таких слуг нет: увы, в России были Савельичи и герои 'Кому на Руси жить хорошо', вроде совершенно счастливого дворового:
Жена – раба любимая… или Ипата, хваставшего тем, что он холоп князей Утятиных: 'и весь тут сказ', или крестьянина Клима Яковлевича, ломавшего комедию перед выжившим из ума помещиком:
'Горда свинья: чесалася о барское крыльцо'. Или самый страшный пример 'Про холопа примерного – Якова верного', повесившегося на глазах барина, – такой была его месть за надругательство.
Где Некрасов, где Шекспир, где Сухово-Кобылин? У Шекспира в 'Антонии и Клеопатре' есть дивная сцена. Триумвират (Лепид, Антоний, Октавий) пируют на корабле в гостях у Секста Помпея (сына великого Гнея). Его слуга советует убить гостей и стать владыкой Рима. На это Секст отвечает знаменитой тирадой:
… (Шекспир У. Антоний и Клеопатра. Акт II, сц. 6) Иными словами: спрашивать не надо – надо делать. И слуги Сухово угадали без приказа… Таковы рабы в России… Их имел Сталин.
17 октября Вспомнил великого историка Полякова. Он меня любил и ценил. Познакомил меня с ним друг Давид Черняховский. Поляков назвал меня гением, что зафиксировано в личном ко мне письме. До этого в устной беседе нечто похожее произнес Шмуэль Эттингер.
Звонил Поляков мне иногда по несколько раз в неделю. Для него я был полигоном его идей. Вот небольшой некролог.
Поляков Леон (Лев, Арье) Владимирович, (1910-1997) родился в Санкт-Петербурге, умер в Париже, имя дано в честь Льва Николаевича Толстого, поклонником которого был его отец. Не любил, когда я называл его Леоном. Требовал 'Льва'. В конце жизни занимался исламом. Иронически процитировал Ларису Рейснер, назвавшую Магомета – 'небогатым капиталистом', и добавил, что, по его мнению, это соответствует статусу магометанского Бога. 'Продолжаю обличать ислам. Гнусная религия. Сложно объяснить почему. Отношение к Израилю: Я был в Тель-Авиве, когда убили Рабина. Кажется, дурак эфиоп Амир убил. Но после этого Израиль стал для меня менее привлекательным… Вы поймете, что я хочу выразить, к сожалению' (из письма С. Дудакову от 24 февраля 1997 г.).
Поляков Л. Арийский миф: Исследование истоков расизма. СПб., 1996; Он же.
История антисемитизма: Эпоха веры. М.; Иерусалим, 1997; Он же. История антисемитизма: Эпоха знаний. М; Иерусалим, 1998. 24 октября Жаль, что рабочее название моей книги 'Запах чеснока' не 'прошло'. Я с наслаждением читаю воспоминания Веры Николаевны Фигнер (1852-1942) 'Запечатленный труд'. Дивное название, почти не уступает герценовскому 'Былое и думы'. Я имею в виду название. И очень обидно, что я почти ее не использовал, начиная с чесночного запаха. Фигнер рассказывает о зверствах одесского прокурора генерала Стрельникова. Свое кредо он формулировал просто, переиначив известное изречение Екатерины II: 'лучше захватить девять невиновных, чем упустить одного виновного'.
О его 'подвигах' Фигнер пишет много, в частности об омерзительном отношении к евреям. Родителям арестованных он говорил: 'Евреи блудливы, как кошки, трусливы, как зайцы'. Другим сообщал, что готовит процесс 'с чесночным запахом'. Судьба прокурора была предрешена. Причину его устранения Фигнер усматривает не в антисемитизме государственного мужа – для нее это хотя и важная, но лишь деталь, а в деморализующем влиянии на публику должностного лица, обливавшего грязью народовольцев, представлявшего их как банду уголовников, которые действовали из личных побуждений, прикрывая политическими декларациями испорченность натуры (см.: Фигнер В. Запечатленный труд // Собр. соч. М., 1926. С. 306).
Второй момент, не акцентированный мной. В главе о Толстом и Бондареве я указал на попытку революционеров использовать сектантское движение в России.
Народовольцы тоже к этому стремились. По словам Фигнер, хотя результатов не было, но мысль, что надо стучаться в двери сектантов и старообрядцев, не умирала. Так, члены 'Народной воли' посылали в Тверскую губернию, к известному Сютаеву, знакомому Толстого, одного рабочего. Сама Фигнер, по- видимому, в успех дела не верила, но живучесть 'идеи' иллюстрировала деятельностью Марка Нотансона, который и 30 лет спустя не терял надежды (Там же. С. 301-305). Ирония мемуаристки очевидна. И вправду сказать, кто больший знаток славянской души, как не еврей?! Кстати, Фигнер упоминает многих знакомых Бондарева: А.В. Прибылева (Корба), Н.А. Жебунева, B.C. Лебедева.
Запнувшись на сектантстве, я вспомнил о средневековых интеллектуальных течениях, известных как 'стригольники' и 'жидовствующие'. О персоналиях этих течений написано очень мало. Исключение – посольский дьяк Федор Васильевич Курицын. О других мы знаем отрывочно или почти ничего. Но вот счастливое исключение, где в одном имени соединены и псковская ересь конца XIV в., и новгородская конца XV в.
Мы знаем лишь его духовное имя – чернец Захария: звучит почти как имя основателя секты 'жидовствующих' Схарии. Имя Захарий одно из излюбленных имен новгородских посадников. Наш чернец был настоятелем Благовещенского монастыря под Новгородом, по другим сведениям – игуменом Немчинова монастыря Холмского округа Псковской области (Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви. Париж, 1959. Т. 1. С. 495). На него стали поступать доносы архиепископу, что он 'не приобщается' и запрещает 'приобщаться' инокам. Привлеченный к дознанию, он сказал: 'А у кого приобщаться, если все попы, митрополит и владыки стоят на мзде?'. Суд признал Захария 'стригольником', архиепископ сослал его в отдаленную пустынь. Как известно, великий князь Иван III сочувствовал движению, возможно, под влиянием Курицына – 'диктатуры сердца', как ехидно писал о нем профессор богословия Карташев. По грамоте великого князя Захарий был освобожден под клятвенную подписку оставить заблуждение. Вероятно, не желая подчиняться духовному насилию, Захарий в 1487 г. бежал в Москву, где присоединился к 'жидовствующим'. Одновременно стал рассылать обличительные письма против гонителя еретиков архиепископа Геннадия. На соборе 1490 г. Захарий был осужден, лишен сана и отправлен в Новгород к своему злейшему врагу Геннадию, где его как 'врага Божия и хульника христианского' предали 'посмеянию' и
