Уместно здесь привести мысли Шаляпина о русской революции: – «Кто же они, сей дух породившие? Одни говорят, что это кровопийцы; другие говорят, что это бандиты; третьи говорят, что это подкупленные люди, подкупленные, чтобы погубить Россию. По совести должен сказать, что крови пролито много, и жестокости было много, и гибелью, действительно, веяло над нашей родиной, – эти объяснения большевизма кажутся мне лубочными и чрезвычайно поверхностными. Мне кажется, что все проще и сложнее, в одно и то же время. В том соединении глупости и жестокости, Содома и Навуходоносора, каким является советский режим, я вижу нечто подлинно российское. Во всех видах, формах и степенях – это наше родное уродство. Я не могу быть до такой степени слепым и пристрастным, чтобы не заметить, что в самой глубокой основе большевистского движения лежало какое-то стремление к действительному переустройству жизни на более справедливых, как казалось Ленину и некоторым другим его сподвижникам, началах. Не простые же это были в конце концов, «воры и супостаты»64. Далее Шаляпин описывает те низы общества, которые пошли на службу новому режиму. По мановению волшебной палочки страна не могла превратиться в рай: горбатенький сапожник не превращался в Апполона Бельведерского. Все сатирические типы русской литературы – от Фонвизинских до Зощенских «пришли и добром своим поклонились Владимиру Ильичу Ленину…»65.
Пока же во имя «светлого Завтра» разрушались музеи и «сжигались Рафаэли», в надежде на то, что «девушки в светлом царстве грядущего будут прекрасней Милосской Венеры» (Владимир Кириллов «Мы», 1917 г.), но человеческий материал плохо поддавался усовершенствованию66. Вероятно, в этом нравственная драма, которая укоротила жизнь Ленина.
Хотелось бы в свете выше рассказанного коснуться легенды «О самом человечном».
Какие-то основание были, особенно, что касалось его случайного окружения.
Легенда основана на знаменитых «ходоках», появлявшихся время от времени в Кремле.
Чаще их принимал всесоюзный староста, впоследствии отодвинутый даже от этой номинальной работы: «Уже не баловал Калинин кремлевским чаем ходоков». (А. Т.
Твардовский «За далью даль»).
Но иногда ходоки появлялись и у Ленина. Есть рассказ или миф В. А. Карпинского.
Крестьяне появляются на пороге кабинета вождя. Им неловко, но робость быстро проходит: Ильич обвораживает просителей. Дело, по которому они решились просить правду у «Самого» действительно деликатное. Крестьяне заготовили кирпичи для постройки деревенской церкви. Но сельсовет бдел и отобрал заготовленный материал.
Сам разговор нам неизвестен. Неясно и к каким аргументам прибегал Ленин, чтобы сохранить лицо в вопиющем беззаконии, учиненном местной властью. Если бы дело было только в низших звеньях бюрократии! Государственный аппарат вел войну на уничтожение с «опиумом для народа». Аресты, расстрелы, снятия колоколов, разрушение, ограбление и надругательство над мощами, заселение монастырей и прочее. Следует для вразумления ныне живущих напомнить, что с одинаковым рвением уничтожались мечети и синагоги, молитвенные дома и буддистские храмы.
Компромисс, которого добился Ленин с ходоками был следующий: предсовнаркома дает распоряжение сельсовету вернуть крестьянам кирпичи, а крестьяне построят из него… школу 67. Вывод один: большевик ни на йоту не отступил от провозглашенной им линии.
Возвращаясь к иконографии Ленина укажем, что большинство критиков первое место отводят работам Натана Альтмана. К пятидесятилетию со для рождения Ленина (1920 г.) отдел ИЗО Наркомпроса (ну и аббревиатура, язык сломаешь: Отдел Изобразительных Искусств при Наркомате Просвещения), естественно при поддержке А. В. Луначарского добился разрешения работать в кабинете Ленина именно Альтману, Ленин заочно был знаком с Альтманом: он одобрил первый герб РСФСР, исполненный художником. В семейном архиве сохранилась его рукопись «250 часов с Лениным.
Страницы моей жизни». Работал Альтман шесть недель подряд, почти без «прогулов»: вторую половину апреля, май, первые числа июня 1920 года. Работал по пять-шесть часов ежедневно. Ленин имел право в шутку жаловаться английской художнице Клэр Шеридан, что «последний скульптор поселился на целые недели в его кабинете».
По словам англичанки Ленин поклялся, что после такого испытания больше никогда этого не допустит! Началось с пропуска в Кремль с красноречивым текстом «Тов.
Альтману, скульптору Владимира Ильича…», так сказать, придворный живописец. «Самого»
Ленина «обманули»: Луначарский сказал Предсовнаркому, что все дело займет час-полтора, причем Ленин отказался сидеть неподвижно, говоря, что позирование приведет к «неестественности» в портрете. Альтман должен был лепить вождя. Со своим станком, с ящиком глины, необходимыми инструментами, он занял часть кабинета.
Началось так:
Вошел Ленин.
– «Здравствуйте товарищ Альтман!», сказал он, сел за письменный стол и принялся за работу. Я старался не мешать ему, занялся своей. Когда Ленин сидит, он кажется выше своего роста. У него большая голова, крупное туловище, большой выдающийся вперед лоб, очень своеобразный череп, срезанный на темени, широко расставленные глаза часто щурятся. На второй день моей работы Ленин, сощурясь и не поднимая головы, посмотрел в мою сторону и сделал единственное за все время замечание по поводу работы. Он нашел, что нос сделан не совсем верно. Но работа была в такой стадии, когда носа еще не могло и быть: отдельные черты лишь намечались. Я объяснил ему это. Он удивился и сказал: «А Луначарский говорил, что работа будет продолжаться два-три раза по получасу».
Я заявил, что не говорил этого, и что работа будет продолжаться гораздо дольше.
Ленин ничего не ответил»68. Но не в этом суть. Однажды они разговорились. И это понятно: нельзя не замечать человека, маячившего перед Его очами длительное время. Ленин принадлежал к типу людей, сосредоточенность которых в работе была такова, как говорили о шахматисте Вильгельме Стейнице, что ему во время партии можно было делать ампутацию ноги, а тот бы этого не заметил. Друг по ссылке отметил эту высшую интеллектуальную концентрацию: «Легенда гласит, что Архимед, углубленный в решение своей геометрической задачи, не одарил ни малейшим знаком внимания римского солдата, который обнаружил по отношению к нему достаточно явные агрессивные намерения. Ильич в этот момент (во время шахматной партии. – С.Д.) напоминает Архимеда. Повидимому, если бы кто-нибудь крикнул сейчас: «пожар! горим! спасайтесь!…» – он бы и бровью не пошевельнул. Цель его в жизни в данную минуту заключается в том, чтобы не поддаться, чтобы устоять, чтобы не признать себя побежденным. Лучше умереть от кровоизлияния в мозг, а все-таки – не капитулировать, а все-таки выйти с честью из затруднительного положения»69.
Альтман продолжает: – «…Ленину, по-видимому, сказали, что я «футурист».
Поэтому Ленин спросил «футуристическая ли скульптура, которую я делаю. Я объяснил, что в данном случае моей целью является сделать его портрет, и что цель диктует и подход к работе». Ленин был любопытен и попросил показать футуристические «шедевры». Альтман принес репродукции и фотографии некоторых художников, которые с интересом были рассмотрены вождем. По-видимому, они были весьма далеки от его передвижнического вкуса и он корректно высказался, что ничего в этом не смыслит, пусть в этом деле разбираются специалисты, он де не компетентен. «С глубокой серьезностью относясь к искусству, он старательно отстранял от себя решение вопросов в этой области, не желая, по-видимому, чтобы из его личных вкусов делались директивы. В вопросах искусства он во всем доверялся Луначарскому»70. Хотя есть любопытное замечание Марка Шагала: «Ленин перевернул ее (Россию) вверх тормашками, как я все переворачиваю на своих картинах»71.
Короче, модернизм не воспринимался революционером. Работа Альтмана происходила на фоне работы вождя, который в то время трудился над рукописью «Детская болезнь левизны в коммунизме», принимал посетителей, говорил по телефону, часто подходил к географической карте: в эти дни поляки наступали на Западе. Работать мастеру было тяжело: быстрая смена выражений вождя была схвачена в ряде рисунков. «Лепить скульптурный портрет Ленина было нелегко. Владимир Ильич не позировал, был углублен в свою работу. Обычно он сидел низко наклонившись над столом, и я видел лишь верхнюю часть его головы. Поэтому я должен был пользоваться всяким случаем, чтобы зафиксировать Ленина с разных сторон.
Я решил делать наброски в то время, когда он разговаривал с людьми». Это была как бы стенографическая работа, попытка уловить образ, что оказалось очень тяжелым делом, но благодарным.
