видимо, лучше всего подходит для подобной этической системы. В XVII веке вера в прирожденную склонность евреев к мошенничеству, скорее всего, распространилась среди всех слоев общества. Шпенер, основатель лютеранского пиетизма, был одним из первых, кто выступил на их защиту, предложив даже своеобразное естественное объяснение:
«…Бедняки, которые среди них [евреев] составляют, как и среди христиан, подавляющее большинство, не могут поступать иначе; располагая лишь несколькими талерами, эти люди вынуждены прибегать к жульничеству, чтобы содержать себя и свои семьи. Поэтому эти несчастные днем и ночью не могут думать ни о чем ином, кроме того, как им обеспечить свое существование с помощью хитрости, интриг, обмана и воровства…»
В следующем столетии подобные взгляды стали относиться просвещенными людьми к числу предрассудков. Согласно Кристиану-Вильгельму Дому, прусскому чиновнику, который был одним из предшественников еврейской эмансипации, «есть лишь люди из народа, которые сами считают, что они имеют право обманывать евреев, обвиняя их в соблюдении закона, позволяющего совершать мошенничества по отношению к иноверцам; а нетерпимые священники занимаются тем, что распространяют басни о еврейских предрассудках, выказывая таким образом свои собственные предрассудки на этот счет…»
Можно сказать, что массовый антисемитизм держался на двух главных опорах, являвшихся его необходимыми и достаточными условиями: как детям, так и взрослым священники обеих конфессий проповедовали как в церковных школах, так и с высоты кафедр, что евреи – это гнусный народ-богоубийца. В реальной и взрослой жизни эти взгляды лишь очень редко подвергались опровержению, получая свое повседневное подтверждение из естественного напряжения, свойственного деловым отношениям, скрытых или открытых конфликтов, которые неизбежны при любой покупке или продаже, любой торговой сделке и любом обмене, а контакты между христианами и евреями преимущественно ограничивались напряженными отношениями такого рода.
Гораздо более сложными были отношения евреев с власть имущими и правящими классами. Именно эти отношения определяют силу их позиции, а в эпоху, когда традиционный порядок вещей и общепринятые идеи оказывались поколебленными сверху, они иногда достигают настоящей близости. Благодаря их покровительству ведущие фигуры гетто могли совершить фантастический взлет и, добившись богатства, наслаждаться властью и даже своеобразной славой, продолжая оставаться евреями.
Необыкновенные истории Германии эпохи барокко! Вот бедный двадцатилетний Александр Давид из Хальберштадта, который в 1707 году прибыл в поисках счастья в Брауншвейг, столицу одноименного герцогства, в котором евреям не разрешалось селиться. Когда он прибыл, страж городских ворот якобы воскликнул: «Должен ли я верить собственным глазам, что еврей поселился в Брауншвейге?» Ему действительно удалось получить право на проживание, но первые несколько дней он должен был ночевать на лавке под открытым небом, поскольку не мог найти дом, где бы согласились его приютить.
Документы сообщают нам о жалобах коммерсантов города, возмущенных незаконными приемами этого еврея, такими как доставка заказов клиентам на дом. Но с самого начала он сумел вовлечь в свое дело наследника трона, по всей вероятности ссудив его деньгами. В ответ тот авансом предоставил ему «тайную привилегию» и открыто осыпал его милостями, когда в 1714 году унаследовал трон своего отца. Александр Давид получил тогда разрешение построить собственный дом, основать табачную мануфактуру, а также ему было пожаловано звание поставщика двора, что освобождало его от обычного правосудия. На протесты своих советников молодой герцог якобы ответил: «Разве можно найти еще одного человека подобного этому, наделенного поистине божественным гением изобретательства?»
С течением времени Александр Давид, коммерсант, банкир и чиновник одновременно, как почти все придворные евреи, развивал свои дела и расширял сферы своих интересов, куда входили военные поставки, организация лотереи, денежные ссуды герцогу и займы, предоставляемые другим немецким государям, среди которых находился и будущий Фридрих Великий, благодаря посредничеству его невесты, Елизаветы Христины Бевернской. Александр Давид процветал последовательно при пяти герцогах, приумножая титулы и должности по мере роста своего богатства: он был придворным банкиром, придворным ювелиром, придворным монетчиком, поставщиком двора, а также осуществлял некоторые политические миссии. Он умел настоять на своем при общении с чиновниками: когда один из его бывших кучеров, обвиненный в воровстве, был приговорен к смерти, и министр герцога Шрадер фон Шлиштедт отказал ему в помиловании следующими словами: «Его повесят также верно, как то, что меня зовут Шрадер фон Шлиштедт!» Еврей на это ответил: «Меня назвали Александром Давидом раньше, чем вас назвали Шрадером фон Шлиштедтом», и добился в этом деле своего. Он проводил свое свободное время за изучением Талмуда и воздвиг в Брауншвейге величественную синагогу. Он скончался в 1765 году в возрасте почти восьмидесяти лет; его тело было доставлено к месту последнего упокоения на герцогском катафалке в сопровождении служителей двора.
Можно думать, что услуги, которые он сумел оказать наследному принцу с момента своего прибытия, а также многочисленные подарки лежали в основе его потрясающего успеха. Ценные подарки всегда рассматривались придворными евреями как инвестиция на будущее при условии их разумного распределения. В своих мемуарах Глюкель из Гамельна рассказывает в связи с этой историей весьма характерный эпизод. Она описывает пышное бракосочетание своей старшей дочери с сыном банкира Элией Клеве, которое почтил своим присутствием второй сын прусского «Великого Курфюрста»:
«…На эту свадьбу также прибыл некий Моката, португальский ювелир, который носил прекрасные небольшие золотые часы, украшенные бриллиантами, ценой в пятьсот дукатов. Элия Клеве раздобыл эти часы и хотел подарить их принцу. Один из его друзей, находившийся поблизости, спросил у него: «Зачем это тебе нужно? Если бы он был наследным принцем, то я бы тебя еще понял». Но как я уже говорила, вскоре наследный принц скоропостижно скончался, и юный принц занял его место. После этого Элия Клеве сильно упрекал своего друга каждый раз, когда встречался с ним. И, конечно, юный принц никогда бы не забыл такого прекрасного подарка, поскольку крупные вельможи никогда не забывают веши такого рода…»
Итак, мы добрались до темы сердечных отношений, которые устанавливались между евреями и немецкими государями. И те, и другие находились вне обычных рамок немецкого общества того времени, но каковы бы ни были подлинные причины этой близости между членами обеих каст, каждая из которых по- своему была проникнута духом собственного превосходства, в XVIII веке невозможно представить двор немецкого государя без своего еврея. В 1741 году во время конфликта в епископстве Хильдесгейм между евреями и корпорацией мясников раввин Гершель Оппенгеймер обратился к князю-епископу с просьбой поставить ремесленников на место:
«…если бы мясники имели хоть какой-нибудь придворный опыт, они бы не действовали так глупо, поскольку почти невозможно найти в Германской империи государя или правителя, у которого бы не было своего придворного еврея, имеющего возможность в любое время обратиться к нему, в отличие от мясника. Евреи постоянно получают милости, привилегии и даже монополии, что полностью противоречит принципу, согласно которому евреи не могут рассчитывать на столь же благосклонное отношение правителей, как другие подданные…»
В Германии имелось около трехсот княжеств, которые предоставляли возможность сотням евреев сделать карьеру и разбогатеть. Чем меньше было княжество, тем более близкими оказывались отношения между государем и его евреем, так что иногда правитель попадал под влияние своего агента. Генрих Шнее опубликовал несколько писем, адресованных в 1730 году графом Липпе-Детмольдом своему банкиру Йозефу Исааку. Вот отрывок из этих писем:
«Йозеф, мы хотим довести до вашего сведения, что на сегодняшний вечер у нас нет больше масла, и мы просим вас сделать все необходимое, чтобы доставить нам достаточно масла уже сегодня вечером. Времени очень мало, потому что иначе мы не сможем сесть за стол; мы надеемся, что вы сделаете все возможное…»
В другом письме граф просил еврея срочно добыть ему свечи, ибо иначе он будет вынужден бодрствовать в темноте. Таким же смиренным тоном он просил о денежных авансах. Подобная зависимость заставляет думать скорее не об отношениях между Мефистофелем и Фаустом (в романтическом описании Зомбарта), а об ужасных морлоках Г. Уэллса или о фильме «Слуга» Йозефа Лузи. Но не будем увлекаться литературными сравнениями, поскольку если и была область, где воображение и литературные клише причинили слишком много зла, то это, конечно, область антисемитских наваждений, во все времена
