«Однажды, во времена моей молодости в моей родной стране один из самых знаменитых мусульманских мудрецов (он был моим другом и благодетелем) и большой знаток своей религии, попросил меня прочесть по-арабски Десять заповедей. Я тотчас понял его намерение, состоявшее в том, чтобы принизить их стиль. Тогда я попросил его, чтобы он прочитал мне по латыни (которой он прекрасно владел) первую суру Корана. Он попытался и заметил, как сильно несовершенный способ выражения искажает ее красоту. Он понял тогда смысл моей ответной просьбы и больше не настаивал на своей».
Моисей ибн Эзра был прекрасно подготовлен для того, чтобы стать подлинным авторитетом для образованных людей своего времени, поскольку он был хорошо знаком с так называемой греческой наукой. В своих сочинениях он безукоризненно цитирует Платона, Диогена и Аристотеля. Важно подчеркнуть, что он был первым среди великих иудео-испанских поэтов.
Мы уделим больше внимания его знаменитому другу Йегуде Галеви, потому что он является символом своей эпохи, а также потому что его жизнь и творчество с еще большей ясностью демонстрируют положение и жизненно важные проблемы испанского еврея эпохи расцвета.
Родившись в Туделе в 1070 или в 1075 году, Йегуда Галеви вел жизнь, полную приключений, среди потрясений и войн своего времени. Первая половина его жизни прошла в мусульманских государствах северо-востока и юга полуострова, где он занимался врачеванием. Вторжение в Андалусию Альморавидов вынудило его в начале XII века искать убежища в христианской Кастилии. В письме, относящемся к этому периоду его жизни, он описывает христианских сеньоров, «величественных и суровых», с которыми ему приходилось иметь дело: «Я лечу Елизавету, но она не выздоравливает».
Он написал много элегий, в которых чувствительная душа поэта пытается объяснить странствования Израиля сквозь призму собственной кочевой жизни. «Существует ли хоть единственное место на Востоке или на Западе, где мы могли бы преклонить голову?.. Сколько еще времени, о мой Бог, будет пожирать меня яростное пламя между Эдомом и Исмаилом, которых Ты поставил судьями надо мной?..»
В это время его покровителем был Иосиф ибн Феррузиль по прозванию Сиделло (т. е. маленький Сид), министр и фаворит Альфонса VI Кастильского, занимавший ключевые позиции при дворе и ставший одним из первых крупных еврейских деятелей, державших в своих руках судьбы христианской Испании. Йегуда Галеви посвятил ему двуязычную поэму, которая относится к арабскому поэтическому жанру мувашшаха, и заключительные строки которой, по традиции восхваляющие адресата, написаны по-кастильски, но еврейскими буквами. Таким образом, король еврейских поэтов является одновременно первым испанским лирическим поэтом, чье имя дошло до нас.
В дальнейшем, возможно, после убийства в 1108 году его друга Соломона ибн Феррузиля, племянника Сиделло, он возвратился в мусульманскую Андалусию. Но похоже, что его сердце не обрело там покоя. Мистические устремления, переполнявшие его душу, в конце концов привели его к решению, которое было столь же безумным для его окружения, сколь плодотворным для отдаленного будущего. Он решил переселиться в Страну Израиля, которая к тому времени на протяжении нескольких лет находилась в руках крестоносцев. Его друзья, как просвещенные философы, старались разубедить его. Вот его отповедь одному из них:
Он уехал в 1140 году. Путешествие и морские опасности вдохновили его на некоторые из самых прекрасных его поэтических произведений. Но похоже, что он так и не добрался до цели своего путешествия. Известно, что он провел долгие месяцы в Каире и Александрии, окруженный вниманием и заботами своих поклонников. Далее его следы теряются. Известная версия, по которой он был убит рыцарем-крестоносцем под стенами Иерусалима, всего лишь
легенда.
Поэтическое наследие Йегуды Галеви и даже его биография стали выражением тысячелетних надежд Израиля. Но по своей культуре и стилю он остается сыном своего времени. В этом отношении наиболее показательным является больший трактат, который он написал, чтобы остановить эпидемию ассимиляции. Этот написанный по-арабски трактат называется «Книга доказательств и аргументов в защиту угнетенной религии», более известный под названием «Ал-Кумари».
Йегуда Галеви был противником схоластической философии. Один из современных специалистов по трактату «Ал-Кузари» Хаззи Уолксон даже называет его предтечей современной мысли. Ранее немецкий ученый Гердер сравнивал этот трактат с диалогами Платона. Это действительно диалог, причем не только с формальной точки зрения, но и по вдохновляющему его духу. Два главных собеседника – «хавер», еврейский мудрец, и хазарский царь, беседуя о превосходстве иудаизма, прекрасно понимают друг друга, у них общая диалектика, как если бы они были вскормлены соками одной культуры; исследователи пытались даже выявить в тексте трактата обширные заимствования из св. Августина.
Богословские дискуссии «Ал-Кузари» отражают, разумеется, диспуты, которые происходили в это время, в них прослеживаются влияния греческой мысли и мусульманской теологии, особенно знаменитого Газали. Эти дискуссии вращаются вокруг проблемы, был ли мир создан или он существовал предвечно. Но отдав необходимую дань великим философским проблемам, которыми были поглощены мыслители той эпохи, «хавер» становится историком и апологетом. В частности, он отмечает, что иудаизм имеет интеллектуальное превосходство во всех областях знания, в медицине и других естественных науках, в астрономии и в музыке; он возвращается к этому много раз; он настаивает, что напрасно грекам и римлянам приписывают открытие законов и принципов, которые были известны уже царю Соломону благодаря его добродетелям. Иосиф Флавий рассуждал точно так же, подобные рассуждения можно встретить и в наши дни.
Рассмотрим теперь другие аргументы. Как совместить в глазах скептиков, как евреев, так и неевреев, избранность Израиля с его рассеянием и тем состоянием многовековой униженности, которую Господь послал Своему народу? «Хавер» напоминает, что земные триумфы не могут служить критериями истины ни для христиан, ни для мусульман, поскольку и те и другие призваны почитать унижение (мученичество Христа или спутников Пророка) и остерегаться гордыни сильных мира сего. Иными словами, на протяжении всей дискуссии, которая развивается в атмосфере изысканной интеллектуальной честности, «хавер» отдает должное этическим ценностям христианства и ислама. В его глазах избранность Израиля является благом для неевреев в той же мере, что и для евреев, поскольку, являясь хранителем истины откровения, Израиль каким-то образом излучает ее на другие народы. Рассеяние Израиля «представляет собой тайный и мудрый умысел Бога. Так, семена мудрости, невидимые глазу, скрываются в почве и, кажется, растворяются в земле и воде, но в конце концов эти семена превращают землю и воду в свою собственную субстанцию, очищают ее элементы и начинают плодоносить… Таким образом народы прокладывают путь ожидаемому Мессии, который и есть этот плод, поскольку все станут Его плодом, и если они Его признают, то все станут единым деревом…» (IV, 23).
Это один из наиболее интересных аспектов творчества Йегуды Галеви, характерный для еврейской мысли в целом, когда она развивается в лоне иудаизма, широко открытого внешнему миру; тогда акцент делается в большей степени на значении «страдании Израиля» для всех людей и на универсальной миссии, которую несет еврейский народ.
