в Фесе проявили гуманизм по отношению к португальским пленникам после разгрома армии вторжения.
В 1736 году, после того как испанский гарнизон покинул Ливорно, французский агент сообщал в Париж следующее:
«Еврейский народ много теряет с уходом испанцев. Трудно поверить в то, какое хорошее отношение и бескорыстную справедливость проявляли испанцы к евреям в различных ситуациях, которые могли иметь место, к изумлению местных жителей, готовых к тому, что они будут здесь в катастрофическом положении, как это происходило в Испании. А испанцы во всеуслышание заявляли, что в этой стране они не обнаружили никого, кроме евреев, кто бы хорошо к ним относился и верно им служил».
Это показывает, как на чужбине испанские евреи и испанские солдаты, в равной степени оказавшиеся в изгнании, отнеслись друг к другу как соотечественники. Эта гуманистическая нота напоминает, что отношения между испанцами и марранами состояли не только лишь из преследований с одной стороны и злопамятности с другой.
В этих условиях легче понять, как столько марранов могли отправляться в Испанию для занятия коммерцией под маской христианства, так же как и то, как могли правительства Испании и Португалии использовать марранов в качестве своих дипломатических агентов и консулов и даже иногда возводить их в дворянское достоинство за верную службу. Некий Кансино из Орана оказался достаточно богат, чтобы позволить себе прибыть в Мадрид в 1656 году не скрывая своего иудаизма; «испытывая большую любовь к Испании», он предложил королю беспроцентный заем в восемьсот тысяч дукатов. Этот глубоко укоренившийся в марранах испанский дух проявлялся самими различными способами. Старинная клановая гордость испанских евреев сохранялась несмотря на все превратности судьбы; в XVII и XVIII веках они продолжали утверждать, что их происхождение восходит к царю Давиду. Презрение, с которым они относились к другим евреям, немецким или польским, вошло в пословицы. (Испытывая недоверие со стороны христианского общества, не встретились ли они здесь с более глубоким еврейством, чем у них самих?) Они тщательно соблюдали дистанцию по отношению к другим евреям. Так, отвечая Вольтеру, осыпавшему стрелами евреев и иудаизм, Исаак де Пинто говорил: «Господин де Вольтер не может игнорировать ту щепетильность испанских и португальских евреев, которая исключала их смешивание с евреями других стран через браки, альянсы или иным путем; их разрыв с остальными собратьями зашел так далеко, что если в Нидерландах или Англии португальский еврей брал в жены немецкую еврейку, он немедленно утрачивал все свои прерогативы, и его больше не признавали членом их синагоги. Именно благодаря этой здоровой политике они сохранили чистоту нравов и заслужили признание, которое даже в глазах христианских наций отличает их от других евреев». (Вольтер признал его правоту.)
В самом деле, «португалец», пожелавший жениться на «германке», оказался бы изгнанным из своей общины или даже преданным анафеме. В больших синагогах Амстердама и Лондона немецкие евреи должны были размещаться на специальных скамьях, отделенных барьерами. В Венеции португальские евреи изгнали из своего квартала, «старого гетто», немецких и левантийских евреев.
Итак, после своего возвращения к открытому исповедованию иудаизма марраны сохранили манеры и образ поведения, которые служили им маской. Они вели себя как знатные персоны, модно одевались, носили парики. «Они не носят бороду, – писал также де Пинто, – и в их одежде нет никаких особенностей; состоятельные люди из их числа заходят в изысканности, элегантности и пышности так же далеко, как и другие народы Европы, от которых они отличаются только своей верой».
Английский мореплаватель Томас Корьет был поражен элегантностью и изысканностью евреев Венеции: «Эти люди выглядели столь безукоризненно и приятно, что я сказал себе, что наша английская пословица «выглядеть как еврей» неверна. По правде говоря, я встречал очень элегантных и с прекрасными манерами… Я видел многих женщин, некоторые из них были самыми прекрасными из всех, кого я видел в своей жизни, сверкающие украшениями, золотыми цепями и драгоценными камнями, так что некоторые наши английские графини едва ли смогли бы с ними тягаться».
Испанцы, опозоренные Испанией; христиане напоказ, но помимо собственной воли привлеченные соблазнами церкви; евреи в душе и сердце, но с трудом подчиняющиеся бремени Закона и презирающие своих собратьев, строго соблюдающих Закон Моисея, – таковы были их противоречия. Некоторым образом они предвосхищали страдания «ассимилированных евреев» Германии и других стран в XIX веке. Эта ситуация может быть проиллюстрирована некоторыми судьбами и некоторыми историями, индивидуальными или групповыми.
Герцог Наксосский
В истории рассеяния марранов в XVI веке доминирует семья, или лучше сказать клан Мендесов. Два брата Мендеса, Франсишку и Диогу учредили – первый в Лиссабоне, а второй в Антверпене, – торговый дом, который стал основным импортером перца в Северную Европу и предоставлял займы королям по примеру Фуггеров и Вельзеров. Еще одним видом их деятельности, возможно, наиболее прибыльным, стал перевод капиталов и богатств марранов из Португалии во Фландрию, а оттуда в Италию.
После смерти обоих братьев вдова Франсишку Беатрис де Луна стала подлинной главой дома. Она взяла в помощники своего племянника Жуана Микеса, известного под именем Жан Мик. Юноша был принят при императорском дворе, он был другом и партнером по верховой езде будущего императора Максимилиана, а Карл V возвел его в дворянское достоинство. Современники воспевали благородство его поведения и элегантность манер. Тем не менее это был всего лишь еврей, умевший в совершенстве играть роль христианина, но чье происхождение оставалось его постоянной ахиллесовой пятой. Во время операций и борьбы в самых высоких финансовых сферах, высшим аргументом коронованных должников фирмы для того, чтобы получить отсрочку по долгам или новые кредиты, был шантаж инквизицией. В 1532 году обвиненный в ереси Диогу Мендес должен был провести несколько месяцев в тюрьме. В 1540 году многие его друзья и партнеры были арестованы.
Наиболее затруднительным для клана должен был стать проект брачного союза между Бриандой де Луна, кузиной и будущей женой Жана Мика, и фаворитом Карла V Франциско Арагонским. В результате состояние клана оказалось бы в руках потомственных христиан. Император и его сестра, венгерская королева Мария, которым претендент обещал за посредничество приличествующие случаю комиссионные в двести тысяч дукатов, оказали сильное давление, чтобы этот брак состоялся. В результате в 1544 году клан Мендесов принял решение об эмиграции. Женщины направились прямо в Венецию; Жан Мик присоединился к ним через два или три года, после того, как он ликвидировал антверпенскую фирму и договорился о новых делах с французской короной в Лионе и с германской монархией в Регенсбурге. Затем весь клан, т. е. около сорока человек, включая слуг, прибыл в Константинополь, где султан принял их с распростертыми объятиями. Все они немедленно вернулись в иудаизм: Жан Мик стал Иосифом Наси, Беатрис де Луна приняла имя Грасии Наси. При этом она частично изменила характер своей деятельности. Ведя себя как вдовствующая королева, она посвятила себя богоугодным делам; окруженная раввинами, она была озабочена защитой и прославлением иудаизма. Иосиф Наси, у которого набожность не была преобладающей чертой характера, сумел добиться расположения султанов и приобрел политическое могущество, с которым вынуждена была считаться вся Европа.
Но для каких игр использовалось это могущество? Его основы представляются совершенно очевидными: благодаря международной сети марранов и личным связям того, кто был Жаном Миком, Иосиф Наси в течение пятнадцати лет являлся самым информированным человеком Европы. Находящаяся в его распоряжении информация, подкрепленная богатыми дарами, позволяла ему одному составлять целую «группу влияния», менять направление внешней политики Османской империи, даже принимать решения по поводу объявления войны и заключения мира. Но совершенно невозможно определить, в чьих интересах действовал этот человек в каждый конкретный момент. Однако некоторые данные выглядят достаточно четкими.
Иосиф Наси, которого представил османскому двору французский посол де Лансак, стал заклятым врагом Франции после тяжбы по поводу ста пятидесяти тысяч дукатов, которые в 1549 году он дал взаймы королю
