«Иисус родился евреем».), мало было тех, кто «пришел к нему» и принял крещение, к тому же, по всей видимости, большинство их в дальнейшем отреклось. В 1532 году он однажды пошутил: «Если я найду еврея, желающего креститься, я отведу его на мост через Эльбу, повешу ему на шею камень и столкну в воду, одновременно крестя его во имя Авраама! Эти канальи смеются над нами и над нашей религией!»
А когда пять лет спустя неутомимый Йосель из Росгейма попробовал добиться его вмешательства по поводу изгнания евреев из Саксонии, Лютер отказался его принять и написал ему в письме о своем разочаровании. По существу дела он сообщил, что его сердце по-прежнему преисполнено добрыми чувствами к евреям, но доброта должна способствовать их обращению, а не ожесточать в их заблуждениях. Через некоторое время Лютер получил тревожные вести из Богемии. По наущению евреев сторонники Реформы обращались там в иудаизм, праздновали субботу, а некоторые даже сделали себе обрезание. Похоже, что эти новости сильно его взволновали: с этого времени в своих беседах он все чаще возвращается к евреям. «Надеюсь, что я никогда не окажусь настолько глуп, чтобы сделать себе обрезание, – воскликнул он однажды, – Уж лучше отрезать левую грудь моей Катарине и всем женщинам!»
Он составляет послание «Письмо доктора Мартина Лютера против саббатианцев», где он полемизирует с еврейским законом. 31 декабря 1539 года он объявляет своим друзьям: «Я не могу обратить евреев, нашему Господу Иисусу Христу это не удалось. Но я могу заткнуть им рот, так что им не останется ничего другого, как пребывать распростертыми на земле». Как мы уже видели, тремя годами позже он начал приводить свой план в исполнение.
Таковы были последовательные этапы полного поворота в его мнении. Разумеется, евреи сильно обманули ожидания Лютера. Но было здесь и другое – за эти годы он сам сильно изменился.
Между 1521 и 1543 годами пролегла та пропасть, которая отделяет мечту от реальности. За это время произошла война рыцарей, были кровавые крестьянские восстания, возникали бесчисленные секты и ереси, которые подавлялись огнем и мечом с его открытого одобрения. Собственный успех заставил его оценить меру человеческого несовершенства и его личной политической ответственности. Вынужденный сделать выбор, он предпочел сильных мира сего, властителей, поскольку от них зависело будущее Реформы. Так оказалось запятнанным его учение: вся кровь, пролитая его именем, все совершенные преступления, он оказался вынужденным принять их, хотел он этого или нет. («Ты не признаешь крестьян, но они тебя признают!» – написал ему Эразм.)
Вследствие всего этого, происходит эволюция некоторых его взглядов: внутренней свободе он противопоставляет непоколебимый порядок вещей, установленный в мире Богом. Долг послушания выходит на первый план, христианин должен быть покорным и преданным подданным. Таким образом, в результате неизбежного диалектического оборота учение об абсолютной свободе приводит ко всеобщему порабощению. Архангел бунта превращается в озлобленного и деспотичного буржуа, отлученного от церкви, изгнанного из Империи и запертого на маленькой территории, правитель которой взял его под защиту…
В этих условиях можно прийти к выводу, что неудача, постигшая его среди евреев, воспринималась Лютером так мучительно, что отказ от него народа Господа стал как бы символом бесчисленных неудач и разочарований, омрачавших последние годы его жизни, которые он приписывал непосредственному вмешательству дьявола – и евреев. Не считал ли он их виновными (даже если это и говорилось в шутку) в своей простуде, которая унесла его жизнь за три недели в 1546 году. Дьявол мог мучить его лишь в мыслях. Евреи были живыми козлами отпущения, вполне в пределах его досягаемости.
Добавим, что принятая Лютером точка зрения на «еврейский вопрос» имела гигантские последствия. Причем здесь меньшую роль сыграло прямое воздействие его свирепых писаний, которые при его жизни получили лишь ограниченное распространение, а в дальнейшем, вплоть до прихода гитлеризма, практически оставались под спудом. Более существенными оказались последствия некоторой логики внутреннего развития немецкого лютеранства. В той разновидности полифонической страсти, которую представляет собой антисемитизм, религиозный мотив, оправдание верой влекут за собой отказ от произведений, содержание которых безусловно еврейское. Лютер называл это «judischer Glauben» («еврейская вера»), и мы уже видели, что для него «врагом Христа» является «еврей, искренне старающийся быть евреем». С другой стороны, социальный мотив безусловного подчинения властям сочетался с идеей национального пророчества. Реформатор многократно подчеркивал, что он адресует свое учение исключительно немцам, тем самым подготавливая ту почву, на которой через четыре века смогла появиться ересь гитлеризма. Во всем этом страстная душа Лютера уловила глухие чаяния его народа и дала начало процессу их кристаллизации и осознания.
Главным было то, что «еврейская проблема оставалась для Лютера оборотной стороной проблемы Иисуса», – как это недавно напомнил один из его немецких комментаторов. Сомнительное противопоставление, которое для умов, не обученных тонким диалектическим различиям и привыкших разделять моральные проблемы по принципу «черное и белое», неизбежно оказывается в одном ряду с оппозициями «добра и зла», «Бога и дьявола», последствия чего мы уже подробно разбирали. Как это уже сказал Эразм: «Если быть добрым христианином означает ненавидеть евреев, то тогда все мы добрые христиане». Возможно, настоящий христианин, который любит Господа так сильно, как это умел делать Мартин Лютер, неизбежно приходит к тому, что ненавидит евреев всей душой и сражается с ними изо всех сил?
К этому нужно еще добавить характеристику той эпохи, с ее нравами и обычаями, фактической ролью евреев и общепринятыми идеями на их счет. Мы видели, как обстояли дела в этом плане до Лютера, посмотрим теперь, как менялась эта ситуация после него.
Германия после Лютера
О немецких евреях XVI века рассказывать весьма нелегко. Загнанные и несчастные, они вели незаметную жизнь в ту самую эпоху, когда их испанские и португальские единоверцы, временно надевшие на себя христианские маски, мощно утвердились на финансовых рынках Нидерландов и Италии и стали пионерами трансатлантической и левантийской торговли. (Похоже, что распад гетто всегда совпадает с фазой финансового преобладания евреев: мы к этому вопросу еще вернемся).
Непреодолимая преграда отделяла в эту эпоху немецких евреев от этих процветающих марранов, к тому же они искренне и откровенно не считали этих последних евреями. «Это страна, где нет евреев», – лаконично замечает знаменитый Йосель из Росгейма во время своего пребывания в Антверпене в 1531 году, в то время как с начала XVI века там утвердилась богатая колония марранов.
Характерно, что этот Йосель из Росгейма, о котором мы уже говорили, является единственным сколько- нибудь известным немецким евреем, чье имя дошло до нас. При этом он не был ни ученым раввином, ни ловким финансистом. Это был неутомимый ходатай, посредник (на иврите штадлан), отстаивавший жалкие права своих единоверцев и придумавший новую тактику взаимоотношений с властями. Он начал свою карьеру довольно рано: едва достигнув возраста двадцати пяти лет, он уже стал выразителем интересов еврейских общин Эльзаса, а начиная с 1520 года, мы застаем его выступающим перед властями от имени всей совокупности еврейских общин Германии. Вскоре после этого Карл V дарует ему титул «начальника и регента всех еврейских общин Империи». Он виртуозно владел двумя основными аргументами, к которым с тех пор всегда прибегали его последователи: защитительные речи морального и богословского характера и умело раздаваемые дары. Этот последний прием позволил ему избежать худшего во время крестьянских войн, когда во многих случаях как восставшие, так и регулярные войска собирались избивать евреев. Что касается первого приема, то особенно большую роль он сыграл во время сейма в Аугсбурге, в ходе диспута с ренегатом Антоном Маргаритой, когда ему удалось добиться отмены проекта изгнания евреев Венгрии и Богемии. Он собрал ассамблею раввинов, на которой был утвержден регламент из десяти пунктов о принципах еврейской коммерческой морали. Его аргументация отличалась здравым смыслом и убедительностью: «Я заставлю всех соблюдать этот регламент по существу, если власти сделают то, что необходимо, чтобы мы могли спокойно жить, положат конец изгнаниям, дадут нам возможность переезжать с места на место и прекратят практику обвинений в убийствах и пролитии крови. Ибо мы тоже человеческие
