Начаты в июне 1865 года в Житомире
ВАС. ЗАВЕЛЕЙСКИЙ.
А дальше каллиграфическим почерком, без единой помарки этот «Вас. Завелейский», современник Лермонтова и Пушкина, подробно описывал детство свое, годы учения в Витебске, переезд в Петербург, службу в министерстве финансов – в департаменте внешней торговли… словом, жизнь чиновника 1830-х годов: сослуживцы, протекции, преуспеяния, повышения в чинах, награды к Новому году и к пасхе…
Все было бы хорошо – неважно одно: большею частью упоминались малозначительные события. Правда, иногда попадались литературные имена:
«Я несколько раз видел Пушкина на Невском проспекте в сюртуке шоколадного цвета, с зонтиком под мышкой»,- записал Завелейский.
Не много! Но вот и еще о Пушкине:
«Видывал его в лавке купца Барсукова, где иногда по вечерам собирались наши литераторы и пили там чай».
Встречался автор с Пушкиным в доме известного журналиста Николая Ивановича Греча, где в одной комнате литераторы «курили цигары и трубки, а иные читали свои сочинения и иногда очень горячо спорили, что чаще случалось между господами Сенковским и Булгариным».
О том, что Пушкин одно время бывал в доме Греча,- это известно. Но что оп посещал чайную лавку купца Барсукова в доме Энгельгардта на Невском,- про это никто никогда не слыхал. Снова мелочь,- а все же о Пушкине. И, наверное, когда-нибудь пригодится. И бесспорно значительный факт – страницы о белорусском дворянине Островском, который послужил Пушкину прототипом Дубровского.
«Островский проказничал долго, лет пять, шесть,- пишет о нем Завелейский.- Или его преследовали не так усердно, или он умел вести свои дела, так что его трудно было поймать. У него, кажется, не было шайки: крал и грабил один. Он был несколько образованный шляхтич, то есть знал грамоту, учился где-то в уездном училище и пошел на этот промысел, чуя в себе богатырскую силу и любя свободу, по своим понятиям. Он грабил с разбором: у кого лишнее, он отнимал это лишнее; встретясь в лесу или на дороге с нищим, он делился с ним тем, что сам имел. Поэтому у него было много покровителей, даже между дворянами; ему сочувствовали некоторые даже дамы из помещиц средней руки, начитанные романов».
Полиция схватила Островского. Завелейский жил тогда в Витебске и видел несколько раз, как его водили на допрос из острога – в цепях, в сером сюртуке, в фуражке набекрень.
Тем, кто занимается Пушкиным, эти страницы окажутся не без пользы.
В Петербурге, уже чиновником, по дороге в свою канцелярию, подходя по Большой Садовой к зданию Публичной библиотеки, Завелейский часто видывал во втором этаже Крылова, который, лежа в окне, иногда без фрака, в одной жилетке, облокотясь на подушке «посматривал на ходящий и езжущий народ и на кучи голубей, которые смело бродили тут и выпархивали из-под ног людей и лошадей. Я думаю,- рассуждает мемуарист,- что тут родилась не одна басня дедушки Крылова».
Однажды Завелейскому удалось даже и познакомиться с Иваном Андреевичем.
Александровская колонна на Дворцовой площади в Петербурге в ту пору еще только строилась и стояла в лесах. И многие петербургские жители подымались на эти леса, чтобы полюбоваться видами города. Все ходили – и Завелейский пошел.
Приближаясь к колонне, он догнал высокого и массивного на вид человека в коричневом сюртуке, с круглою шляпою на голове и толстою палкою, которая лежала у него на самом изгибе талии, а обе руки были заложены за палку.
«Человек этот, поставя ногу на первую ступень лестницы, оглянулся, и я узнал Крылова,- вспоминает наш автор.- Не будучи знаком с ним, я, однако ж, снял почтительно шляпу и поклонился нашему славному поэту. Он так приветливо взглянул на меня, что я влюбился в его ласковую улыбку. Он спросил меня: «И вы тоже наверх?» – Я отвечал: «Да-с!»
Тут Завелейский пропустил великого баснописца вперед, и они поднялись до самых верхних подмостов, где, «сидя на стульях перед столиками, два молодых художника что-то рисовали на больших листах бумаги, наклеенных на досках. Они встали и тоже почтительно поклонились Крылову».
Это были – Завелейский не знает! – братья Чернецовы, художники, которым было поручено изобразить панораму Санкт-Петербурга. А до этого один из них – Григорий Чернецов – написал картину «Парад на Марсовом поле», где в группе литераторов изобразил и Пушкина, и Крылова.
Полюбовавшись видами Петербурга, Крылов с Завелейским стали спускаться. По вицмундирному фраку Крылов без труда угадал, в каком министерстве служит его новый знакомый, и заговорил с ним об этом:
«Да-с! – с гордостью отвечал Завелейский.- Я служу помощником столоначальника в департаменте внешней торговли».
«А, я знаю, там славный директор – Бибиков, знаю»,- сказал на это Крылов…
Тут они оказались уже внизу и простились. Крылов пошел на Невский, а Завелейский поворотил к Адмиралтейскому бульвару, чтобы у Зимнего дворца сесть в ялик и переехать через Неву на Петербургскую сторону.
Дальше листаю…
Однажды Завелейский мельком видел поэта и драматурга Нестора Кукольника и оставил в записках довольно точный его портрет. В другой раз возвращался со службы с поэтом Бенедиктовым, имя которого в ту пору гремело… Эпизоды не очень значительные, но все же доносят до нас какие-то живые мгновения, живые черты характеров.
Василий Павлович Игнатович-Завелейский, автор записок, приходился родным племянником известному Петру Демьяновичу Завелейскому, который несколько лет до этого прослужил на Кавказе в должности грузинского гражданского губернатора и был хорош с Александром Сергеевичем Грибоедовым…
Дочитав до этого места, я понял, что в записках будет сообщено что-то новое. А подумал я так потому, что незадолго до своей гибели Грибоедов увлек Петра Демьяновича Завелейского, грузинского губернатора, своим колоссальным проектом: создать в Закавказье акционерное общество – «Российскую Закавказскую компанию», чтобы с ее помощью осуществить полное экономическое переустройство закавказских провинций.
Из этого плана так ничего и не получилось. Грибоедову было объявлено о назначении его министром- посланником в Персию, и он должен был покинуть пределы Кавказа. Перед отъездом он женился на дочери своего давнего друга замечательного грузинского поэта и генерала русской службы Александра Гарсевановича Чавчавадзе. Две недели спустя, представив записку о «Российской Закавказской компании» главноуправляющему Грузией фельдмаршалу графу И. Ф. Паскевичу, он уехал. А через три месяца стало известно, что он убит при разгроме русской миссии в Тегеране.
Вскоре в Тифлисе был раскрыт заговор грузинских аристократов, мечтавших о восстановлении грузинского престола и династии грузинских царей. В числе арестованных оказался и Александр Гарсеванович Чавчавадзе. Он не разделял этих замыслов. Но заговорщики открылись ему. Напрасно уговаривал он их отказаться от этой мысли, находя ее безрассудной: о заговоре ему стало известно. Поэтому следственная комиссия отнесла его к категории лиц, «кои знали об умысле, но с тем вместе не изъявили на оный согласия». В 1834 году, по окончании дела, за Чавчавадзе установили секретный надзор и сослали его в Тамбов.
Завелейского в это время в Грузии не было. Он находился уже в Петербурге. И вот из мемуаров его племянника, Василия Завелейского, я узнаю, что в 1834 году в Петербурге, в доме своего дяди Петра Демьяновича, он познакомился с князем Александром Гарсевановичем Чавчавадзе!
Как так?! Александр Чавчавадзе в Петербурге, в 1834 году? В то время, как в 1834 году он сослан в Тамбов?
