мглою холодного вечера, с грустными огоньками, с понурой конякой и понурым Серком невольно веют на душу невыразимой тоской...
Был у меня знакомый «россиян моижешовего вызианья», т. е., попросту говоря, еврей, по имени Ицко Мыш. Мы познакомились с ним во время длинной и скучной зимней стоянки в одном из местечек, которые, по цифре преобладающего населения, так уж и называются испокон веку «жидовскими».
Ицко Мыш был женат на * мадам', которая могла читать «французскова кнышку», и потому почитал себя человеком «цы-булизованным». Он очень любил читать газеты и следить за «па-лытика». Говорить о политике – было первое наслаждение, первая страсть реб Ицко Мыша, и нельзя было доставить ему большего наслаждения, как если пуститься с ним в длинные и пространные разговоры по этому предмету, причем почтенный реб весьма был склонен делать философские выводы. Вообще, реб Ицко Мыш – и по складу ума своего, и по складу своей жизни – был немножко философ, и даже с эпикурейским оттенком, в чем иногда под веселую руку проговаривался и пред нами. Но отнюдь никогда не решился бы он признаться, даже малейшим намеком, пред достаточными старозаконными отцами местного кагала в своем свободомыслящем отношении к эпикурейскому началу сей бренной юдоли!.. Из этого следует, что Ицко Мыш, нося почтенный титул «реб», был все-таки либерал, «дыплиомата и палытик».
Это было во время франко-прусской войны.
Бывало, шатаючись от скуки по местечку, зайдешь к Мышу в «бакалейна ляфка». Реб тотчас же предложит « гхамбургхске щигарке» и попросит потолковать с ним на досуге.
– Н-ну, а и сшто на палытика слитно? – начинает он после первых расспросов о здоровье и т. п.
– Да что, ничего особенного! – пожмешь ему в ответ плечами. – Все по-прежнему.
– По перезжнему?.. Пфсс!.. Кепське (плохо)! Н-ну, а сшто, францо-оз из пруссом усе бьютсе?
– Бьются, почтенный реб, бьются.
– Пфсс!.. И скажить спизжалуста, с чегхо этое усе они бьютсе?
– Известное дело, война...
– Вайна-а?.. Так. Н-ио сшто это такогхо есть вайна? А?.. Ви как понимаетю? Типерь ви будите мине в розжа, я буду вам в морда – гхаросший перадок? Га?
– Да уж какой же порядок!..
– Ага!.. И сшами ви зжнаитю, сшто никакой перадок, – н-ну, от-то само и есть вайна!
И реб, необыкновенно довольный своим «фылозовским» выводом, начинает усиленно раскуривать и с наслаждением смаковать «свогхо гхамбургхске щигарке».
– Н-ну, а ви слишали! – таинственно и значительно начинает он после минуты самодовольного и глубокомысленного молчания, поправив на голове своей порыжелую бархатную ермолку.
– Про что это, почтенный реб?
– Гхамбетт.
– Про Гамбетту?
– Так. Про Гхамбетт.
– Что ж такого?
– 3 насших! – говорит он, плутовато подмигивая.
– Кто?
– Але зжь Гхамбетт!
– Как! Гамбетта из ваших?! Не может быть!
– 3 насших! – горячо и с видом глубочайшего убеждения уверяет, бия себя в грудь, Ицко Мыш.
– Полноте, реб! Не может быть!
– Н-ну, и сшто такогхо не мозжна бить! Сшто ви мине гхаворитю, когхда про то взже у Липську (в Лейпциге) на гизету написано! 3 насших!!. Дали-бухг, з насших!!! Шпаньски эзраэлит! От гхто есть васш Гхамбетт!..
– Не смею спорить. Впрочем, что ж, это должно льстить вашему национальному самолюбию.
Солидный реб чуть-чуть приподымает с головы свою ермолку и, слегка качнувшись корпусом вперед, изображает нечто вроде самодовольного поклона.
Очевидно, в душе он необычайно доволен тем, что Гамбетта оказывается «з насших».
– Так, так! – вздыхает Мыш. – Дыктатор! Додумайтю – дыктатор и удругх з насших!.. Чи то било накогхда од Маковэюв?
Га?.. Дыктатор!!! То-то есть девьятнастый век!! ПрегхрессГ.. Понимаетю? Га?
– Как не понять! Понятно...
– Н-ну, ви понимаетю, и я понимаю, бо ми з вами цыбулизованы люди... Так?
– Должно быть, так, реб Мыш.
– Н-ну, то я взже вам гхавору, сшто то есть так! – заключает Ицко авторитетным и безапелляционным тоном и снова принимается с глубокомысленно-сосредоточенным и наслаждающимся видом сосать свою «щигарке».
– Н-ну, а ви слишали, – начинает он снова, как бы собравшись с мыслями, – Кремер?
– Что такое Кремер?
– Минисштр од юстыцию.
– Ах, то есть Кремле, хотите вы сказать?
– Н-нет!.. Який там Крамье!.. То егхо так францо-озы называют, алежь он не Крамье, а Кремер, и то – так самозж, як и про Гхамбетт – есть у Липську на гизету написано! То важе верно!..
– Не смею спорить... Ну, так что же этот Кремер?
– 3 насших!! – с гордостью воскликнул реб Мыш.
– И этот из ваших?!
– 3 насших!!.. Дали-бутх, з насших!
– Что ж, и этим открытием, полагаю, вы должны быть довольны.
– О!.. Ми взже отчин, отчин давольны!.. Н-но зжвините! – слегка дотрагивается реб Мыш до пуговицы моего пальто. – Сшлихали ви про энгираль Абель Дуэ?
– Оболдуев? – переспрашиваю я, не уразумев хорошенько названного имени.
– Н-нет! Який там Абылдуев, – махает руками Мыш, – сшто это есть такогхо Абылдуев?! Абылдуев – пфэ!.. Я вам гхавору не пра Абылдуев, а пра Абель Дуэ. Дуэ – энгираль, начельник од францозски дывизью!
– Ах, это вы про Дуэ говорите! – домекнулся я, вспомнив про героя, погибшего славной смертью в бою с пруссаками.
– Так, так, про энгираль Дуэ! – кивает мне обрадованный Мыш, будучи весьма доволен тем, что наконец-то его поняли.
– Ну, так что же Дуэ? – спрашиваю его.
– 3 насших!!! – торжественно вскочив с места и даже приподняв над головою ермолку, воскликнул мой добрый философ.
– Да, этот действительно из евреев, – согласился я, вспомнив, что о происхождении знаменитого генерала было где-то оповещено в газетах.
– Ага!.. Ага! – обрадовался реб Мыш. – Ага! Типерь ви сшами гхаворитго, што з насших! Н-ну, и додумайтю зж!.. Додумайтю, прасшю вас!
– О чем же додумать мне, почтенный реб? – вопрошаю я Мыша.
– Мм... додумайтю, – приложив глубокомысленно палец ко лбу, начал мне мой философ, – додумайтю, сшто з одного сштарана энгирал, а з другхого сштарана – з насших... «Энгирал з насших!..» Ага?! Сшто это есть такогхо? Додумайтю!
– Ну, что же, дослужился – потому и генерал.
– Н-нет, зжвините! Досшлюзжилсе!.. Ви мине скажит: накохгда у нас в России реб Ицко Мыш будет энгирал?.. Га?.. Накохгда этое будет?
– Ну, уж это-то едва ли будет, – усмехнулся я, озадаченный таким неожиданным исходом нашего