поднырнуть под гребешки, отыскать огромную шершавую ракушку, сросшуюся с ветвистым кораллом, и переждать раскат под водой. Если волна не очень свирепая, то в эту ракушку лучше вцепиться пятками. Но сегодня волны не так уж и злы и вряд ли унесут в открытое море, однако ракушку ни в коем случае нельзя упускать из виду. Это последняя точка, определяющая границу бухты. Дальшеплыть нельзя. Дальше океан, бескрайний, чужой и безжалостный, который может подхватить и унести черт знает куда. Когда на море волнение, за эту черту не рискуют уплывать даже на лодках.
Однако вот наконец и она, морская ушная прелесть, стоящая всегда на посту и не исчезающая ни при каком шторме. А вот и следующая волна, коварно несущаяся от берега. Ее пловчиха уже не опасалась. Вторая волна всегда слабее первой. Поднырнув под нее, можно плыть назад. Или подождать следующего вала и броситься в кипящие гребешки. Через несколько минут они сами выбросят твое гибкое тело на прибрежные камни. Но лучше плыть самой. Шторм стихает, а значит, следующий вал будет не скоро. А тело между тем уже начинает коченеть.
Но внезапно на скале появился силуэт высокого мужчины в широкополой шляпе. Как мило! Да это же тот чудак с Чистопрудного бульвара, который говорил, что чакры памяти открываются только после тридцати лет. Но ведь она совсем еще девчонка, а тем не менее прекрасно помнит все свои предыдущие жизни. Особенно врезалась в память солнечная Греция. Кстати, сейчас он и сам лишится памяти, когда увидит ее выскочившей из морской пучины чистой Афродитой.
Ей всего четырнадцать, а у нее уже такая фигура. О ее фигуре в поселке судачат все кому не лень. Нужно будет изобразить девичью стыдливость. Это для формальности. Самой же ей будет чертовски приятно пройтись перед ним нагой.
Но тьфу, какая досада! Кажется, это не он, а ее родной брат. Вот уж перед ним она меньше всего хотела бы демонстрировать свои прелести.
— Немедленно вылезай! — подал голос брат, неторопливо спускаясь со скалы. — Как ты можешь купаться в такой ледяной воде?
«Пошел вон!» — хотела крикнуть она, но ушла с головой под воду. А когда вынырнула, то с раздражением отметила, что ненавистный братик остановился над ее одеждой. Ходить перед ним голой она стеснялась с детства, несмотря на то, что он нянчился с ней больше матери. Вот сейчас она выберется на берег, а он будет смотреть насмешливо и нечисто. Так оно и случилось. Брат издевательски наступил на юбку, и ей стоило огромных усилий выдернуть ее из-под сапога. Потом, когда она отвернулась и начала торопливо напяливать кофточку, брат подошел сзади и произошло то, чего она так боялась: он страстно обнял ее, больно стиснув грудь.
— Ты с ума сошел! — воскликнула купальщица, но брат не услышал.
Ладони его были грубыми и потными. Дыхание смрадное, зубы гнилые, как у Чекушкина. Да это же и есть Чекушкин! Инга вскрикнула. За окном уже светало.
Она была совершенно голой, Чекушкин раздет наполовину. Как отвратительно тряслась его дряблая грудь. Как невыносимы были его лихорадочные глаза, слипшиеся волосы, смрад изо рта, но главное — омерзительно потные руки, которым не было сил сопротивляться.
— Воронович! — крикнула она в открытую дверь, тщетно пытаясь оторвать от себя эту скользкую гнусность.
— Нет его, — жарко прошептал Чекушкин. — Будь умницей!
Неужели придется принять в себя еще и эту мерзость? Голова раскалывалась, руки не слушались. Она собрала все силы и с визгом вцепилась зубами в его ладонь.
— Сумасшедшая! — отпрянул Чекушкин. — Соседи спят.
Теперь ей было ясно, чего боится Чекушкин больше всего. Скандалов с соседями! Инга оттолкнула его и прошлепала к своей одежде.
— Только тише… Еще очень рано.
Чекушкин сделал попытку подступиться сзади, но тут же получил острой туфлей по физиономии. Бедняге ничего не оставалось, как ойкнуть и отвернуться к окну.
— Только учти, он на тебе не женится. Из-за таких, как ты, семью не бросают.
Чекушкин плюнул на пол и тяжело вздохнул. Девушка стремительно одевалась и щелкала от страха зубами. Блузка мятая, колготки порванные, юбка до безобразия коротка. И какой дьявол помешал ей надеть джинсы?
— Где этот ублюдок?
— Натан давно дома. Где же еще быть семейному человеку? — ехидно захихикал насильник.
Инге захотелось тут же выбежать из комнаты, но Чекушкин преградил дорогу.
— Не спеши. Давай похмелимся!
— Убери руки!
— Все равно из квартиры не выйдешь до одиннадцати. Воронович нас запер.
Инга едва устояла на ногах.
— Вот козел! Он меня тебе подарил?
— Почему подарил? Продал! Всего за пятьдесят долларов.
Чекушкин не смог выдержать ее взгляда и посторонился.
В ванной девушка долго вглядывалась в зеркало и все никак не могла понять, кто это смотрит на нее из-за мутного стекла. Да неужели это она, блистательная королева двора? До чего дожила, до чего докатилась: глаза провалились, под глазами чернота. Лицо перекошено, подбородок дрожит. А ведь ей всего девятнадцать.
Она опустила веки и стала сползать под ванну. «Как я устала», — прошептала королева и, ощутив под собой холод кафеля, подумала, что сейчас самое время привалиться под землю в безоблачное царство фей… Но нет! Сейчас ни в коем случае нельзя расслабляться. Того и гляди ворвется этот… богом обиженный. Но какая все-таки скотина Воронович! Неужели вправду явится в одиннадцать?
11
Неожиданно для всех в редакцию пришла жена самоубийцы. Когда об этом доложили следователю, лицо его вытянулось.
— Кто ей сообщил? — спросил он у главного редактора.
— Вообще-то сообщил я, — ответил редактор и нахмурился: — Но я не звонил. Она сама позвонила вскоре после нашего разговора и спросила, что случилось с мужем? Даже странно.
— Почему странно? — удивился Батурин.
— Потому, что она никогда не интересовалась Натаном.
— Но этот случай стоит того, чтобы наконец заинтересоваться, — иронично произнес следователь.
— Да нет, вы не поняли! О самоубийстве мужа она не знала. Потому-то и странно, что позвонила…
Вдова оказалась интересной, ухоженной женщиной с печальными глазами. Вглядываясь в нее, полковник никак не мог уловить следов стервозности, о которой говорил редактор. Несмотря на то, что лицо ее было бледным, держалась она с чрезвычайным достоинством. Ее выдержанность не была напускной. Скорее всего, это привито с детства. Однако ее английское спокойствие не могло не удивлять следователя.
— От кого вы узнали, что произошло с вашим с мужем? — строго спросил Батурин.
— От Бориса Евгеньевича, главного редактора.
— Но он мне сказал, что вы сами позвонили и спросили, что случилось с вашим мужем.
Женщина внимательно посмотрела в глаза и сдержанно произнесла:
— Он вышел из дома на полчаса, но после этого прошло четыре.
— Но почему вы решили, что с ним случилось что-то на работе, а не на улице?
Женщина снова пронзила следователя черными глазами и коротко пояснила:
— Я знала, что он хотел заглянуть на работу.
