с отцом. Мать ее еще в 36-м умерла, молодая. Готлиб хромал сильно. Перед самой войной плохой стал - нога не работала. Вот они вдвоем с Бэйлкой и остались… А, шо рассказывать! Война есть война, правильно?
- Так она что, всю войну тут была - Бэлла? Как же? Может, в партизанах?
- А вы ей кто? - насторожился старик.
- Я ей родственник. Тут такое дело… Пропала Бэлла Готлибовна. Она в Израиль уезжала, потом вернулась… А теперь пропала. Думаем, сюда уехала, на родину, так сказать. Вот ищу.
- Документы не покажете? - спросил старик.
- Пожалуйста, пожалуйста! Но у нас фамилии разные, моя жена ей троюродная племянница.
Старик осторожно взял паспорт с трезубцем, помусолил желто-голубые странички.
- А кто ж вас знает, родственник вы - не родственник. Разницы ж нет… Я так думаю, вы не про ту Бэллу спрашиваете. Эта - он кивнул на дом Гробманов - давно на том свете.
- Ну как же?.. Гробман Бэлла Готлибовна, 1925 года рождения, тут ее семья жила, три поколения, она сама говорила. Ее отец, заготовщик, на бубне играл. А дед Янкель - кузнец - на скрипке. На свадьбах. А дядя - кажется, Меир - стакан водки выпивал и этот стакан потом в кулаке давил.
- Правильно. Только не стакан выпивал и давил, а рюмку - выпивал и рюмкой закусывал. Было. Точно. А Бейлка - ихняя младшая. Говорю умерла, значит, умерла.
Старик, не прощаясь, повернулся и быстро, как мог, зашагал прочь.
Родственник остался на дороге, не зная, куда идти, что делать. Не может быть, чтоб Бэлла, добравшись до Остра, не зашла в свой дом.
Постучал в дверь.
Открыла женщина с ребенком на руках.
- Извините, к вам женщина, очень пожилая, не заходила в последнее время? Ее зовут Бэлла Готлибовна. Такая интересная, волосы крашеные в темно-каштановый цвет. Полная, в очках.
- Нихто не заходыв. А вы хто? А вона - хто? - заинтерсовалась хозяйка. - Зайдить. А вы з Киева? Я зразу узнаю, хто з Киева. Заходьте, заходьте, я вам кваса наллю.
Родственник зашел.
За квасом разговорился с хозяйкой, рассказал про Бэллу, про ее переезды, про старика, которого встретил на улице.
- А, то наш Хаим, он трохи с приветом. Усе перекрутит, перекрутит. Наболтав черт-те шо. А вам расстройство.
- Ну да… Вы не скажете, где старое еврейское кладбище?
Женщина объяснила, как добраться:
- А у нас нового и нету. Токо старое. У нас евреев и не осталось почти. Хаим один, да пару еще стариков.
- Ничего, ничего, я посмотрю. Просто так. Раз приехал.
На кладбище родственник ходил туда-сюда, читал фамилии на памятниках, на почерневших деревянных табличках, выискивал Гробманов, но так и не нашел. Присел на скамеечку - отдохнуть.
- От вы где, а я видел - хто-то зайшов за ограду, а куды пойшел - не бачу. Здрастуйте. Я сторож. Узнос у еврейску общину не сделаете? Пару гривень, если можете. Я сторожем тут. Присматрюю. Заместо пенсии. Камский Илля Мойсеевич. - Представился сторож, протягивая картуз, как нищий.
Родственник положил в картуз три гривны и мелочь. Сторож выскреб их из картуза, пересыпал в карман пиджака и внимательно, по-деловому, взглянул на приезжего:
- Кого ищете? - при этом сторож поправил лацкан пиджака, обвисший под тяжестью медалей.
- Гробманов.
- А, Гробманов… Я проведу. Вы им родич?
- Да, родич.
- Гробманов тут много. И довоенные, и разные. Всех показывать?
- Всех, - выдохнул родственник.
Обошли всех. Устали. Сели на большую скамью под ивой.
- Ну все вам показав, как навроде экскурсии получилось. Довольные?
- Спасибо. Скажите, а Бэлла Гробман, младшая дочь Готлиба Гробмана, сюда в последнее время не приезжала?
Сторож замялся.
- Вы точно знаете, шо она еще на этом свете?
Родственник кивнул.
- Ну-ну. Бэйлка сюда не сунется. Пока я, да Хаим, да Сунька Овруцкий живые. Как мы, последние, помрем, так она, может, и объявится.
- Мне Хаим говорил про Бэллу, но я не понял… Он уверен, что Бэлла умерла сразу после войны. Но она жива. В войну она где была? В партизанах?
- В партизанов… Может, и в партизанов. Тут же в войну народ перепуганный оставался - информация, сами понимаете, какая. Разное говорили… Красавица - ой какая! У ней вся порода - гробманская - хоть картинки пиши! - сторож коротко взглянул на родственника: - А вы не з-за границы? Книгу пишете? Или кино делаете?
- Да какое кино! Я Бэллу ищу, пропал человек! - Тут родственник прокрутил перед сторожем рассказ про Бэллины переезды. Сторож не удивился.
- А-а. Она всегда много об себе понимала… А от недавно - лет десять - из самой Америки приезжали - про евреев кино делали, дак нас опрашивали. Прямо с пристрастием. Заплатили, правда. Остер - это ж до войны ого-го! Крупное еврейское место! Процентов семьдесят тут евреев было. Вы учтите, мы американцам про Бэйлку ничего не говорили, - сторож многозначительно посмотрел на родственника. - Вам, как ее родичу, расскажу. Хотите?
Родственник кивнул.
- Из евреев в Остре перед оккупацией много осталось - нихто ж не предупреждал, шоб уезжали, организации разъяснительной нихто не вел. До немцев беженцы с запада рассказывали, шо всех евреев обязательно стреляют. Не верили. Думали, на общих основаниях с украинцами, с русскими. А так, шоб специально - не-е! Не верили. Ну, хозяйство, конечно, хибары. А у кого дом хороший, мебель - как оставишь? От и Готлиб остался. Бэйлка его бросать не захотела. Мы - молодые хлопцы - сразу на фронт пошли, комсомольцы-добровольцы. Ушли, а тут такое случилось…
Всех евреев, шо остались, постреляли, всех подчистую. И моих, и всех - в овраге, коло Десны. После освобождения перезахоронили в братскую, думали, шо и Бэйлка там.
А когда вертаться с фронта начали - я пришел, Хаим, Сунька Овруцкий, другие товарищи, - собрали еврейскую обшественность: с эвакуации уже подтянулись, демобилизованных тода еще не было - а те, хто по ранению. И много остерских, що под немцами были, - украинцы. Обсуждали итоги оккупации. А какие итоги? Полицаев пол-Остра, и они тут же с нами сидят. И все знают, хто шо. Районное начальство выступает, осуждает отдельные случаи, говорит - мы единая семья, по-писаному. Вы, говорит, товариши, если знаете о пособниках, дак говорите прямо, вам теперь бояться нечего.
Ну, тех, хто сам стрелял, бабы говорили, сразу наши показнили, еще как пришли освобождать. По законам военного часа. Тех, считай, и не было уже. А такие, шо не сильно, те с нами и сидели - в синагоге бывшей, в клубе.
Бэйлка перед тем объявилась. Где была, как спаслась, - молчит. Бабы клещами тянули - не призналась. “Как все, так и я” - отвечала. Другие за войну аж черные сделались, а она - худющая телом, а лицо - ничего, точно как было.
И от она во всей своей красе с места подымается - привыкла на комсомольских активах участвовать. Как теперь вижу. Слово в слово:
- У нас у всех большое горе. Мой отец убит проклятыми немцами, мой брат погиб смертью храбрых на фронте. Тем более про себя говорить не буду. У всех тут родичи в могиле - исключительно потому, шо евреи. И украинский народ тоже пострадал, хоть и не на месте его стреляли. Тут про полицаев идет речь. Правда, полицайских евреев нихто не видел. Потому шо евреев на месте стреляли и выбор им не давали. А у всех дети, всем жить хочется. Мертвых не подымешь.
