по радио. Диктор сообщал, что украинское время три часа тридцать минут. Это значит, что московское (база Батилиман жила именно по этому времени) — 4. 30. Я снова начинал впадать в панику.
К пяти часам у меня созрел относительно сносный план. Моя носовая перегородка была непрочной, и при малейших ушибах у меня всегда возникало кровотечение. Я инсценирую кровотечение и позову его, чтобы он дал мне платок. Только так я смогу заставить его приблизиться ко мне, а уж дальше… Они допустили ошибку, что сковали мне руки спереди.
Я сложил их вместе и ударил левой ладонью по носу. От боли меня перекосило, в носу стало жарко, но кровь не появилась. Я ударил сильнее. На пол упали две бордовые капли, а затем кровь ручьем полилась на верхнюю губу. Я подпрыгнул и боком упал на пол, стараясь создать как можно больше шума.
— Проклятие! — воскликнул я как можно нейтральнее. За дверью раздался звук упавшего на пол журнала. Послышались поспешные шаги.
— Ты чего там делаешь? — раздался грозный окрик сержанта.
— Я, кажется, нос сломал!
— Как ты хоть умудрился? — Слова прозвучали одновременно со щелканьем ключа в замочной скважине.
— Я поскользнулся.
Дверь распахнулась, я приготовился. Я полулежал на боку, головой к окну. Если он подойдет со стороны ног, я смогу пнуть его в пах. Если спереди — я достану его ударом в горло или в глаза. Мне жалко этого человека, но его кратковременная боль ничто, по сравнению с тем, что случилось с моей женой.
Он подходил спереди. Я старался не смотреть в его сторону. Кровь образовала впечатлительную лужу на полу под моим носом.
— Боже! — вырвалось у него. — Что ты с собой сделал?
— Дай мне платок, — выдавливая из себя страдание, проговорил я. Он присел на корточки и протянул мне какую-то тряпку. Пистолет был в кобуре. Я едва заметно развернул плечо для усиления замаха. С прыжком я отлично доставал до его паха.
— Толя, — раздался из дверей голос молодого Филиппа. Я понял, что все пропало. — Ты что с ним сделал?
— Да он сам себе нос расшиб! — возмущенно стал оправдываться сержант. Все усилия оказались напрасными, и мне ничего не оставалось делать, как скорчить гримасу зверской боли, доставляемой кровотечением из носа.
— Ну ладно, вытри его.
— Да он себе нос сломал!
Милиционер Филипп подошел к нам и, наклонившись, внимательно осмотрел меня.
— Да нет. Если бы он сломал себе нос, или ты сломал ему нос…
— Да я не трогал его! — взревел сержант.
— Ладно-ладно. Я просто так, к примеру… Так вот, если он бы сломал нос, он бы у него дрягался из стороны в сторону, да и крови было б побольше. Тут, может, всего лишь хрящик сдвинут. Запрокинь ему голову и вставь вату в нос, чтобы кровь остановить.
— У меня нет ваты.
— Сбегай возьми в аптечке в машине. Я постерегу его. Тело так и не нашли. Приехала ещё ваша бригада. Этого, — он показал на меня, — решено отправить в Севастополь немедленно.
Я лихорадочно соображал, как мне выбраться из лап этих блюстителей законности. Пока Толя бегал за ватой, молодой Филипп держался на значительном расстоянии от меня. Потом они дали мне вату, я вставил её в нос. Под надзором они проводили меня до умывальника, где я смог осторожно умыться. Скованными руками это получалось плохо.
После этого они посадили меня в раскрашенный желтыми и синими полосами милицейский «Газик». Устроили меня на заднем сидении, подперев с боков своими телами. Бежать было невозможно.
На переднее сидение запрыгнул водитель. Волосы его были сырыми — он, похоже, успел выкупаться.
— Поехали? — спросил он.
— Трогай! — весело сказал Филипп. Я зло посмотрел на него, но он этого не заметил.
'Газик' резко сдернулся с места. Меня и моих попутчиков вдавило в сиденья.
Чтобы выбраться с базы, нужно подняться по петляющей узкой горной дороге до шоссе, а затем, обогнув Кушкайя, выехать на Севастопольскую трассу. Там по трассе до города останется где-то полчаса быстрой езды.
'Газик' осторожно поднимался по петляющей дороге. Милиционер за рулем, очевидно, ехал здесь впервые. Я ездил на автобусах, водители которых гнали гораздо шустрее на поворотах.
За окном периодически появлялись и исчезали, сменяя друг друга, то хвойные деревья, нависшие над бетонным бортиком вдоль дороги, то море, сверкающее в лучах вечернего солнца. Все три милиционера, как будто сговорившись, молчали. Я мог лишь наблюдать, как море удаляется от меня все дальше и дальше.
— Филя, вам зарплату не прибавили? — нарушил молчание сержант.
— Сколько было, столько и осталось, — с грустью ответил Филипп.
— А нам прибавили! — Они снова замолчали. Приближался очередной поворот, и водитель, очевидно, привыкнув к ним, не стал снижать скорость.
И тут сверху, из-за поворота, выскочил «жигуленок». Он выскочил так неожиданно, что напугал не только сидящих вокруг стражей закона, но и меня, которому вроде нечего было уже пугаться. Водитель «жигуленка» тоже гнал на повороте, и когда он заметил нас, надавил на тормоз. Завизжали тормоза и у «газика». Водитель «жигуленка» стал вертеть руль влево, и его развернуло к нам боком. Милиционер тоже выкрутил руль, но уже не успел объехать тольяттинского выходца и врезался ему в заднее крыло. «Жигуленок» от приданной инерции начал крутиться в обратном направлении и врезался носом в бок «Газика». Автомобиль тряхнуло. Я понял, что этот момент ниспослан для меня.
Двумя руками я двинул ошалевшего Филиппа в челюсть. Его голова откинулась и ударилась о стекло. Фуражка смягчила удар, иначе он разбил бы его. На обратном развороте я ударил локтем в висок сержанта, который смотрел в окно на останавливающийся разбитый «жигуленок». Еще один удар я нанес ему ребрами обеих рук в горло. Он откинул голову назад, издавая хрипящие звуки. Правую руку пронзила острая боль. Именно её я вышиб вчера ночью.
Я быстро вытащил из кобуры пистолет Анатолия и вытолкнув ногами из машины неподвижное тело Филиппа, стукнул рукояткой по затылку не успевшего опомниться водителя. В тот момент, когда его голова упала на руль, «Газик» полностью остановился. Я выполз наружу.
И тут же провалился вниз. Машина затормозила над склоном. Я проскользнул мимо Филиппа, тело которого свисало с сиденья, пытаясь уцепиться хоть за ткань на сидении, но она порвалась, и я, выронив пистолет, полетел в обрыв.
Меня несло то на заднице, то переворачивало на бок. Я чувствовал, как острые камни сдирают кожу с голых ног и торса. Мне повезло, и внизу я упал в кипарисовый кустарник, оказавшийся не очень жестким и колючим. Я перевел дух. Наконец-то свобода! Не нужно терять время, его и так мало. Сразу к Леонидычу. Только бы он был дома.
Цепь на наручниках развалилась, сбитая камнем. Снять их я, конечно, не мог. Наткнувшись на небольшой родничок, я умылся, насколько это было возможно. Из носа все ещё потихоньку шла кровь. Я плотнее заткнул ноздри ватой.
Люди гуляли по территории санатория как ни в чем небывало. Это меня взбесило. Я стащил из летнего домика куртку с длинными рукавами, и теперь никто не видел браслетов на моих руках и длинные кровавые полосы на спине.
Первое, что я спросил у людей, это время. Мне ответили, что время около шести. Я ужаснулся, и ноги сами перешли на бег, неся к домику Леонидыча.
Стараясь держаться не узнанным, я потихоньку прокрался к дому. Я постучал. Ничего не произошло, было по-прежнему тихо. Я постучал ещё и еще.
— Да чего ты барабанишь? — раздался сзади меня старушечий голос. Я вздрогнул и осторожно повернулся. Это была уборщица. Я её раньше не видел, а значит она меня, может быть, тоже.
