чем тот опасен: закричит, выкинет фортель, просто выругает? Ты посмотри, увы, ты уже не посмотришь, потому как эту приватность потерял надолго, но тогда вспомни, вспомни - как напряжен взгляд российского гражданина на улице вне зависимости от его социального положения. А из-за этого недоверия и рынок - не рынок, а базар и надувалово.
Я вот тут вспомнил одну историю, и опять о Германии. Мы с тобой еще один раз чуть не пересеклись, в 1989, когда и тебе, и мне одинаково стукнуло 37. Ты еще был в Дрездене, я мне посчастливилось первый раз выехать заграницу. Да, да, в твою Германию, то есть ехал на поезде через Польшу, в Восточном Берлине через границу и таможню прошел в Западный, а затем на другом поезде добрался до Гамбурга. В Западном Берлине, ожидая поезда, мы с женой гуляли целый день, кого только ни встретив, и вполне возможно мы вместе сидели в кафе около вокзала, или в открытой пивной, что возле Берлинской стены. Так Набоков любил, разматывая сюжетную ленту назад, размышлять о встречах, оставшихся незамеченными. Но я не столько о возможной встрече, сколько о том, как покупал в Гамбурге машину. Не буду рассказывать, как заработал на нее деньги, но каким опытом меня одарила покупка машины, расскажу. Меня опекала жена моего приятеля, немка, сказавшая однажды утром, что знакомый ее знакомого продает то, что, кажется, меня интересует, и мы поехали. Хозяином машины, которую я, в конце концов, приобрел, оказался пристойного вида афганец, более, чем неплохо, правда, с акцентом говоривший по-русски. Мы встретились в центре города, сели в его машину и поехали, сначала на одну стоянку, где из мерседеса пересели в вольво, затем долго плутали, выехали чуть ли не за город, на автобан; мне все это напоминало детективный фильм и немного беспокоило, потому что советского человека всегда что-то беспокоит. Например, сдержанные и благородные манеры афганца, подозрительно хорошо говорящего по-русски, не бывший ли моджахед - думалось мне? Наконец, приехали, я посмотрел на свою ласточку, она мне понравилась с первого взгляда, мы немного поторговались, а затем афганец говорит - все, по рукам, если хотите, я отправлю вам машину морем. Отлично, говорю я, а сам все время думаю об одном, как с деньгами быть, неужто я просто так отдам ему деньги. Однако жена приятеля толкает меня в бок и говорит, очень хорошо, что он сам отправит, это удобнее. Тогда я прошу прошения, отвожу жену приятеля в сторону и спрашиваю - ты считаешь, что я должен ему отдать деньги сейчас? А как же, удивляется она, вы же договорились? Но как - без расписки, без всего, ты уверена в его порядочности? Я его первый раз вижу. И ты хочешь, чтобы я отдал ему все свои деньги просто так? Она смеется, ну и что, он же не сможет обмануть, ведь у него все дела рухнут, здесь никто не обманывает, говорит мне она.
Вот история, я думаю, ты слышал таких десятки, об обществе, в котором можно устраивать рынок. Когда обмануть невозможно, иначе лишишься репутации, а она дороже всего. У нас этого нет даже в зачатке - пресса обвиняет чиновника, что он вор, а он говорит: да пошли вы, вы все продажные. Суд говорит: ты - мошенник, он же в ответ - вам никто не верит, у вас не правосудие, а цирк. Как сдвинуться с мертвой точки? Если никому никто не верит, то как быть, как существовать в таком обществе? Я не знаю. Могу еще рассказать историю про одного моего уже финского приятеля, Юкку Маллинена, кстати, переводчика Бродского, которого (Маллинена, не Бродского) я как-то в магазине спросил, а где видеокамеры, чтобы наблюдать за посетителями? Он же мне отвечает, знаешь, таким европейско-недоуменным взглядом светлых глаз - а зачем, здесь никто не ворует. Но ведь бомжи есть, вон сидят за углом на панели. Все равно, никто не ворует, потому что тому, кто раз украл, больше никто не поверит и ему надо уезжать из страны. Его не возьмут на работу, не выпишут пенсию, не дадут пособия - вообще изгой.
Теперь представь, что в России будет применен этот закон - ведь население, как воду в аквариуме, менять придется. Вместе с рыбками. И все потому, что ни к чему нет серьезного отношения, ну, слямзил, ну и что? Детский, понимаешь, разговор, и детский сад, а не родина.
Поэтому такое число людей живут в отчаянии, перемежаемом бессмысленными надеждами, ибо ничего не понимают; они озлоблены, беспомощны, ленивы, крикливы, полны претензий ко всем, кроме себя. Так как только взрослый в состоянии понять, что он сам прежде всего отвечает за свою жизнь, а человек с инфантильным сознанием понять этого не может в принципе, как ты ни мучай его сменой капитализма на социализм и обратно, ни испытывай рыночными отношениями, больше напоминающими разбой с большой дороги, как ни пудри мозги, что
Именно в этот момент, когда от русского капитализма устали даже те, кто ненавидел совок и никогда бы не отказался от свободы, хотя для большинства все стало совсем плохо, два еврея решили сделать из тебя преемника. Ты понял, откуда я взял двух евреев? Из Четвертой прозы Мандельштама, помнишь: ходят два еврея (Ленин и Троцкий) по Ильинке и разговаривают. Короче, люди решили сделать из тебя стрелочника, который сначала все возьмет на себя, а потом переведет стрелку на других, а жизнь тем временем будет продолжаться так же, как шла и до. В принципе это ничем не отличается от промывания мозгов по рецепту саудовских принцев и сирийских Аладдинов, внушающих своей погибающей от нищеты и безысходности толпе - вы что, не видите, кто это сделал с вами, это евреи и крестоносцы из Америки захватили все себе, эксплуатируют наши недра, покупая их по дешевке и смеются над нашим Богом, отчего жизнь наша не складывается. Точно также поступили русские олигархи, когда давление пара в кастрюле достигло опасной величины, они сказали - мы не можем жить спокойно, потому что черножопые захватили здесь все, взрывают наши дома, хотят разделить нашу страну.
Ты понимаешь, я не буду повторять упреки тех, кто полагает, что именно российские спецслужбы ответственны за взрывы домов, и на российские деньги Басаев и Хаттаб отправились в безумный поход на Дагестан. Хотя очень подозрительно звучит твой довод.
А результат таков - да, стрелку переключили, и люди вместо того, чтобы ненавидеть своих бандитов, ненавидят чужих абреков. Да, мальчишки в самом взрывоопасном и нетерпеливом возрасте не сражаются за свои права, а выпускают пар во время твоей длящейся уже шестой год антитеррористической операции. Да, маленький народ со сложной историей получил право ненавидеть нас вечно; но самое главное другое - ты возбудил в людях темные, дремучие чувства, отбросив их назад, сделав еще более инфантильными и злыми от ненависти и беспомощности. И за это мы будем платить все, и платить долго.
Теперь в российских городах режут кавказцев, вьетнамцев, китайцев, негров, казахов, таджиков, всех, кто в состоянии своими чертами лица аккумулировать ненависть. Кто будет отвечать за то, что люди превращаются в фашистов, а ксенофобия кажется привычной, как анекдоты? Как жить среди этого, если живешь не в Кремле и не в пентхаузе с оградой?
Первый раз мне захотелось тебе написать во время истории с Андреем Бабицким, в которой тебе принадлежала роль более, чем сомнительная. Ты на голубом глазу утверждал, что спецслужбы не причастны к его похищению, что не знаешь, где он находится, и при этом со значением намекал, что ничего страшного с ним не произойдет. Такой вот урок для всех, кто сует нос, куда не следует. Первый урок прессе, который она прекрасно усвоила. Когда идет война, которую нужно выдать за праведную, при условии, что таковой она не является, правда и животрепещущие подробности не нужны. Ибо иначе не происходит поворота людской ненависти. Так все и произошло, и мне страстно захотелось написать тебе, я даже промучился несколько ночей, борясь с голосом, диктовавшим мне обращенные к тебе вопросы. Поверишь ли, я хотел не оскорбить тебя, а объяснить. Я ни тогда, ни сейчас не считал тебя закоренелым и
