Маклая нежной страсти и Грум-Гржимайло последних содроганий. И вот, сударь, именно в эти моменты, когда тело женщины моей любви и прислужницы моих маленьких прихотей изгибалось, словно тело змеи перед тем, как сбросить опостылевшую кожу, в помутившихся от исступления очах моей соратницы по крахмальному ложу я читал отсвет настоящего, клянусь всем святым, умопомрачения, и мне, признаюсь, совсем не стыдно, ничуть, ни-ни, вот еще, чего на свете не бывает, мне становилось страшно, причем как никогда ранее. Но, милостивый государь, а как же Иегошуа: я так и не понял, вы обсуждали с той, что, если можно так выразиться, стала вашей наложницей, хотя некогда, давным-давно, посещая хедер и заплетая свои волосы в трогательные девичьи косички, была наперсницей ваших игр, куда более невинных, чем те, для которых обязательно нужен тонкий дразнящий запах крахмала и уединение, короче, спрашивали вы что-либо об Иегошуа или нет? И потом, хочу заметить: вы постоянно уводите разговор в сторону, не отвечая на поставленный вопрос, перемещаясь не по устойчивому стволу темы, а по хрупким боковым ветвям морозного узора, что проступил на оконном стекле вашей истории, я не понял, если не трудно, поясните. Да, сударь, конечно, но я как раз собирался, хотя, к сожалению, вероятнее всего, буду вынужден вас разочаровать, не помню, говорил ли я, что слухи о новом пророке по имени Иегошуа, которые никак не связывались для меня с товарищем моего детства и стороной известного вам любовного треугольника, эти слухи занимали меня в совсем другом мире, то есть до того полудня, когда, идя от городских ворот по желтой дороге мимо трактира с пологой шапкой навеса, я и ощутил высохшими от раскаленной пыли ноздрями горьковатый запах полыни, а затем увидел ту, что перевернула мою жизнь разом, словно рука банного массажиста песочные часы. Да, да, как по чудному мановению, то, что ранило мои перепонки с настойчивостью насекомых, вдруг, если позволите сравнение, оказалось отделенным глухой прозрачной преградой: зудящие насекомые превратились в безмолвных рыб, плавающих в аквариуме (такой аквариум устроил торговец свежей рыбой в своем заведении на улице Мартовских ид, напротив дома римского наместника, а имя торговца, если не путаю, было Ицхак). Но, простите, я опять отвлекся: надеюсь, вы понимаете, за те несколько недель, пока в золотой клетке моего на ключ запертого дома жила любезная сердцу жар-птица, моя душа была полна, как бочка с дождевой водой, после того как дождь, не переставая, лил три дня. Не знаю, понятно ли это, не уверен, сомневаюсь, в подобное трудно поверить постороннему, но я оглох и ослеп ко всему, что не касалось происходящего на втором этаже, что напротив скрипучей лестницы в два пролета, и слухи об Иегошуа-пророке и об Иегошуа, товарище детства по Назарету, которые ранее меня интересовали или нет, теперь стекали лишними каплями, ибо я, поверьте, был не в состоянии их принять и заметить. Конечно, я понимаю, вы можете возразить, как же так, милый Маятник, вы противоречите - только что, буквально несколько абзацев назад, вы упоминали об ухищрениях, предпринятых вами, чтобы особа, которую вы называете женщиной своего вдоха и выдоха, очевидно намекая этим на ее незаменимость для вашего существа, не могла покинуть или, иначе, проще говоря, сбежать, оставя вас, так сказать, с носом, хорошо, я понял, любовь действительно подчас, что делать, жестокая штука, но, пардон, теперь вы утверждаете, что все это время находились, если можно так выразиться, в любовной прострации, когда вам ни до кого и ни до чего не было дела, и в то же время, когда ваша страсть, между прочим, находилась в зените, вы являли чудеса деятельности, причем, замечу, хитроумной, а значит - сознательной, разве я не прав, скажите, непонятно. В том-то и дело, отвечу я вам, и, поверьте, это истинная правда, я не шучу, какие шутки, что вы, мне было не до шуток, если я и делал что- то, то по инерции, почти как лунатик на карнизе, и хочу заметить, здесь нет ничего удивительного, есть женщины, умудряющиеся заниматься во время любви рукодельем (одна знакомая аптекарша за время посещения ее супругом успела связать шапочку и кофточку), а другой знакомый, меняла, все необходимые бухгалтерские расчеты производил во время моментов близости со своими приятельницами, так что у него, научно говоря, выработался своеобразный условный рефлекс, и он даже утверждал, что это способствует обострению его умственных способностей. Нет, прошу понять меня правильно, я не собирался ни в коем случае, совсем наоборот, не подумайте, будто я в корыстных целях желал использовать приступы своей либо ее, Магды, женщины моей диафрагмы и затрудненного дыхания, нежной страсти, ничего подобного: просто, возможно, в этом я не одинок, так получилось, что я, полностью поглощенный изучением приливов и отливов моей и ее любви, стараясь соединить их пики для, так сказать, наибольшего эффекта наслаждения, как ни странно, действительно успевал принять все меры предосторожности, предотвращая утрату моей юной прелестницы: подсказывало какое-то тайное чувство, советовало быть осторожней, но все чисто машинально, не задумываясь, ибо до всего остального мне было столько же дела, сколько влюбленному быку до бабочки или влюбленной бабочке до быка. Вы даже представить не можете, как изысканно и занятно мы с Магдой проводили время: утром, после освежающего сна, любовь, пока ее кожа еще дышала сладостными сновидениями и была полна запахов ночи, страстная любовь, затем завтрак, тут же в постели, его на подносе с цветами приносил нанятый за кругленькую сумму посыльный из трактира, затем опять любовь, после которой прогулка: ключом, что постоянно висел у меня на груди, я отпирал дверь, выходил на крыльцо, вертелся, делал вид, что смотрю на погоду и раздумываю, что надеть, а на самом деле, как вы понимаете, высматривал, нет ли в саду следов готовящегося покушения или измены, затем поднимался по скрипучей лестнице наверх за моей лапкой, пропустив ее вперед (складки ее любимой накидки, помните, пурпурно-лиловые аисты на белом поле, призывно шелестели), спускался, опять закрывая дверь, от греха подальше, мало ли, чтобы домашние не могли сговориться с теми проходимцами, которые, я чувствовал, ночью бродили вокруг нашего дома, надеясь выкрасть мою овечку; шли по тропинке моего дремучего, точно лес, сада, тропинка кончалась, я поддерживал ее под локоток, ощущая тепло принадлежащего только мне тела, после дождя каблуки скользили по суглинку, я поскальзывался, дурак, говорила она, не поворачивая головки, вполне мило, таков был ее лексикон, ничего не поделаешь, раз в неделю я водил ее к кладбищенской стене, с которой соседствовал мой сад, от стены пахло сыростью, мокрой штукатуркой и склепом, если я поскальзывался еще раз, она говорила: мерзавец, смотри себе под ноги, боже, как ты мне надоел, конечно, вы понимаете, я не сердился, что поделаешь, не я воспитывал ее эти десять лет, и огрехи воспитания, прямо-таки провалы, какие-то дыры, заделать за несколько дней нашего восстановленного знакомства было совсем нелегко, но, должен сказать, ее хорошенький ротик довольно изысканно произносил самые неприличные ругательства (где только она их нахваталась); было весьма забавно их слушать, пидер македонский, говорила она мне утром, если успевала проснуться раньше меня, только я открывал глаза, чтоб он отсох, твой проклятый пенис, но я только улыбался, поверьте мне, ибо знал, что это она от избытка чувств, знаете, своеобразное проявление девичьей скромности, преувеличенное представление о стыдливости; от кладбищенской стены мы опять сворачивали в глубь сада, она уже знала, куда я ее веду, к западной части парка, в водовороте фиговых деревьев, маслин, омел и олив располагалась небольшая уютная беседка, сплошь увитая паутиной дикого винограда, где нас ждал, все предусмотрено, накрытый стол: синий глиняный кувшин с вином, кринка сметаны, пирог с засахаренными смоквами и блюдо фруктов и, само собой разумеется, - разверстое ложе, взбитая, вздыбленная перина, которая застыла в позе ожидания: после легкого перекуса - любовь, затем, чтобы восстановить свои мужские силы для новых борений, я лежал почти без движения полчаса (так мне советовал знакомый лекарь), на всякий случай придерживая свою любимую за руку либо за подол платья. Прогулка закончена, кратчайшим путем, минуя поляны и лужайки моего обширного парка, мы возвращались назад, конечно, как иначе, по пути я заговаривал с моей хорошей, расспрашивал о прожитой без меня жизни, задавал несложные вопросы; она иногда отвечала мне, иногда нет, если моя любовь была не в настроении, то просто говорила: заткни свой разговорник, кретин; но, вы сами понимаете, я не обижался, само собой, конечно, все понятно: она вся еще там, в любовных грезах, молодые женщины так мечтательны, так ранимы, признаюсь, я был удивлен и растроган, столкнувшись с целомудренной, как зеркальная поверхность пруда в безветренную погоду (в моем саду был пруд с деревянной купальней), девственностью и щепетильностью. Не знаю, боюсь, что злоупотребляю вашим вниманием, честное слово, не уверен: нужны ли еще какие-то подробности нашего блаженнейшего бытия, по-моему, нет, ясно слепому, мы жили душа в душу, как шерочка с машерочкой, только так, ни одной ссоры за целый месяц, почти за целый месяц, да, да, можно сказать, именно медовый месяц, и я до сих пор помню тот легкий дурманящий запах разогретой солнцем полыни, которым она одаривала любое место, где появлялась. Конечно, сударь, вы можете выразить сомнение, упрекнув, что ручаться имею право только за себя, но уверяю вас, не считайте меня по уши деревянным дураком, простодушно выбалтывающим то, что следовало бы скрыть, - ни-ни, ничего подобного, в том-то и дело, вы должны были заметить - я не так прост, как может показаться: стал бы я приводить замечания столь нелестные на первый торопливый взгляд, но не тут-то было - поверьте, ее
Вы читаете Вечный жид
