кто-то отрывисто говорит.
Впереди Шереметева вошел, звякая шпорами, фельдмаршал, светлейший князь Меншиков, в драгунском кафтане с желтыми обшлагами, без орденов, в ботфортах, при шпаге и парике. Остановился у порога.
Все встали.
Снял шляпу, кивнул головой, коротко бросил:
— Прошу садиться! — быстро прошел в передний угол, к столу.
Шереметев говорил пространно. По его получалось, что до того времени, пока все просохнет, нечего делать: части стягивать под крепость, в мокроту, грязь нельзя — в поле не расположишь…
— Шведские катера ходят по Двине, — как же их перехватишь? Кто это, — развел руки, — все переймет, что по речке плывет? Вот через месяц придет Брюс с артиллерией, тогда и…
— А ставить где ее будете? — перебил Меншиков. Дунул на край стола, оперся локтем.
Шереметев — торопливо, с одышкой:
— Тогда посуху и шанцы отроем.
— Все сказал?
— Все.
— Так вот, господа! — Меншиков встал, обвел присутствующих холодным, пристальным взглядом. — Возле крепости, что мы строим у Гофенберга, завтра начать сваи бить. В этом месте мост через Двину навести. Срок — неделя. По обеим сторонам моста отрыть шанцы, пушки поставить. Перекинуть через Двину еще бревна с целями — перегородить путь катерам, которые доставляют в Ригу боеприпасы и провиант. Снять все части с винтерквартир, подтянуть к крепости. На всё, — вытянулся, звякнул шпорами, — десять дней.
Борис Петрович ажио крякнул.
— Что ж, — вздохнул, — раз государь приказал, чинить по сему!
Совет затянулся до глубокой полночи.
К 25 апреля все намеченные Петром работы около Риги были закончены.
Кольцо блокады плотно замкнулось. К концу апреля была закончена постройка крепости у Гофенберга, в честь Меншикова она была названа «Александршанц». а 10 мая приплыл Двиной генерал Брюс с артиллерией. Для бомбардирования и штурма крепости все было готово, но… тут совершенно неожиданно страшный враг начал косить русских солдат: моровая язва проникла из Риги в ряды русского войска. Только у одного генерала Боура от нее умерло около 12000 человек. Заболевших со всеми их пожитками отвозили в леса, где устраивали карантины, — не помогало. Солдаты мерли десятками, сотнями.
А тут еще дождь зарядил. «Холит да холит, будто за хорошую цену нанялся, и до того добил, искоренил, что никаких сил не осталось, жизни не рады». — ворчали солдаты.
Штурм Риги пришлось отложить.
Петр, сочтя, что Меншиков выполнил все, что было нужно для успешной осады Риги, отозвал его в Петербург.
Александр Данилович выехал 17 мая. Приехавших к нему жену и свояченицу. Варвару Михайловну Арсеньеву, пришлось оставить у Бориса Петровича в Юнфергофе. Следовать всем вместе не позволяла распутица. Большую часть пути приходилось ехать верхом.
«Приезд мой сюда зело счастлив, — писал Меншиков своей Дашеньке по прибытии в Питер, — ибо его царское величество с особливой склонной милостью принять меня изволил и зело из моего сюда приезду веселился. А сего числа дан мне орден Дацкой Слон».
Недаром даже избалованный царскими милостями Данилыч счел эту встречу особенной. Она получилась поистине до этого невиданной не только для русских вельмож, но и для видавших виды иностранных послов. «Я выехал рано утром (29 мая) верхом к Красному Кабачку (в 17 верстах от Петербурга), навстречу князю Меншикову, — записал Юст-Юль, датский посол. — Сам царь выехал к нему за три версты от города, несмотря на то, что недавно хворал и теперь еще не совсем оправился. Замечательно, что князь даже не слез с лошади, чтобы почтить своего государя встречей, а продолжал сидеть до тех пор, пока царь к нему не подошел и не поцеловал его. Множество русских офицеров и других служащих тоже выехали верхом встречать князя; все целовали у него руку, ибо в то время он был полубогом и вся Россия должна была на него молиться. При его приближении к городу ему салютовали 55 выстрелами».
— Ну, а что встреча, даже такая? — злопыхал в тесном кругу своих родственников вызванный в Москву киевский губернатор Дмитрий Михайлович Голицын, крайне неприязненно относившийся к выдвижению Петром «худородных». — Разве можно забыть откуда его, этого Данилыча. корень идет? Будто люди не знают, из какой грязи в князи этот светлейший продрался!.. — И, озираясь, шептал: — А погромче об этом ну-тко скажи! И-и-и! — прижимал кончики пальцев к вискам. — Меншикова подковыривать! Не-ет. брат, Сибирь не своя деревня… Учены!
Как же далеки были такие суждения от взглядов Петра, ценившего в своих соратниках прежде всего беззаветную преданность, сочувствие своей реформаторской деятельности, ум, инициативу, находчивость, смелость, но отнюдь не породу. Опираясь главным образом на накопленный опыт — свой, русский опыт, — Петр являлся непримиримым противником шаблона в любых, особенно в военных делах. Он был искренне убежден в том, например, что расположение войск к бою «зависит от осторожности, искусства и храбрости генерала», — шаблона здесь нет! И деятельность Меншикова, инициативно выполняющего все наказы Петра, не признающего при этом слепого подражания чему и кому бы то ни было, блестяще подтверждала это непреклонное убеждение государя. Высокоторжественно встречая Данилыча, Петр именно это хотел подчеркнуть.
…В середине июня сдался Выборг — «крепкая подушка Санкт-Петербурга», как расценивал Петр эту крепость; в сентябре сдался Кексгольм; в начале июля — Рига, в августе — Пернау и Аренсбург, главный город острова Эвель; в сентябре — Ревель, Эльбинг, последний город, которым владели шведы в Польше, сдался русским еще в начале года.
Овладев таким образом Карелией, Лифляндией и Эстляндией, Петр решил принять меры и по укреплению влияния России в Курляндии. Молодой герцог Курляндский Фридрих-Вильгельм обратился к Меншикову, находящемуся в это время под Ригой, с просьбой довести до сведения государя о его, герцога, желании сочетаться браком с племянницей Петра, Анной Ивановной.
Как нельзя кстати оказалось это предложение герцога. Трудно было представить лучшее решение курляндского вопроса, и Петр, с большим удовлетворением приняв предложение, поручил Меншикову объявить об этом Курляндскому герцогу.
Фридрих-Вильгельм сам прибыл под Ригу для засвидетельствования Меншикову своей благодарности за посредничество. А Данилыча нечего было учить, как в таких тонких случаях поступать.
И он сразу берет быка за рога.
«Анна „дубовата“, ряба, товарец не первый сорт, — прикидывал Меншиков, — за стекло не поставишь, „лежантин-завальян“, как сказал бы покойный Лефорт. Стало быть, — решил он, — придется, помимо всяких там почестей да банкетов, и как следует раскошелиться».
Условиями брака герцог поставил: вывод из Курляндии русских войск; обязательство со стороны России впредь не занимать Курляндии своими войсками и не брать с нее контрибуции; обеспечить нейтралитет Курляндии на случай будущих войн; гарантировать свободу торговли с Россией. Потребовал жених и приданое.
— Сколько вам надо? — спросил его Меншиков.
— Так что-нибудь около трехсот тысяч. — скромно ответил герцог.
— Сто или лучше, скажем, сто пятьдесят тысяч… — было уперся Меншиков.
Начался торг.
— Двести тысяч — и дело решено. — согласился в конце концов Фридрих-Вильгельм.
Обо всем этом Меншиков доложил государю, прибавив, что пункты эти выработаны после его с герцогом «долгой торговли» и что, как он, Александр Данилович, полагает, «условия вроде как подходящи».
Петр согласился с условиями, выдвинутыми герцогом, но добавил со всей уместной для данного
